Начало зимы 1980.

Пустой дом, выселенный еще три года назад, будто населен призраками. Прислушайся, они притаились за каждый поворотом, за каждой закрытой дверью, за одной из печей в углах комнат. Лишь одна комната по-прежнему полна старой мебели, когда-то наполненная жизнью, чувствами и теплом живущих в ней. Но и здесь от старой обстановки осталась лишь кровать, камин да письменный стол у окна. И неизменный прекрасный вид на собор. Она любила, когда поздней весной расцветающая сирень пытаясь забраться в распахнутое окно прямо в спальню, когда они просыпались на рассвете от звона колоколов, зовущих на службу в собор. И спальня была тогда залита солнечным светом и теплом приближающегося дня.
Сейчас же это лишь призраки старых воспоминаний, растворяющиеся в свете огня из камина, шепчущие в темноте, рвущие душу. Вновь за окном ночь, вновь несколько капель крови из истерзанной руки летят в яркое пламя камина. Он разминает затекшую шею, вновь слово за словом заводя заклинание. Эту связь не разрубить ничем. Она уже должна спать... Он еще не выяснил, где она, с кем живет и каково ей без него. Но сладкое чувств мелкой мести не может не опускаться бальзамом на истерзанную от отчаяния душу князя. В заговорах и напевной магии он всегда был силен. Если уж дракон мог уснуть крепким сном, то и с женой справится... Одна мысль о Фальке вновь затрагивает болезненные раны. Почти пять лет прошло, но боль все еще свежа. Слишком долго он ее не видел, слишком много мыслей терзали его, слишком мало ответов смог он получить на свои незаданные вопросы.
Он знает каждый ее сон. Он может контролировать их все. Она не защищена от него, не защищена от его влияния. Тот милый ритуал, что когда-то они провели под благословением богов, сейчас открыл ему новые возможности. Вот уже пару недель он приходит к ней во сне. Страшными кошмарами, играми с подсознанием. В один миг он показывает ей собственную мучительную смерть в одиночестве. В другой раз сам убивает ее, заставляя ощутить почти физическую боль. То вдруг боль сменяется жарким удушающим желанием. Он показывает ей картины своих видений, что преследовали его на границе миров, когда он и сам думал, что умер. Он вновь и вновь приходит к ней в дымке густой непроглядной тьмы, мучая ее с мстительным удовольствием, с ошеломляющим спокойствием. т.
— я знаю, где ты...  Тебе не скрыться...

Май 1981.

Сны приходят к Фальке практически каждую ночь на протяжении уже нескольких месяцев. По мере того, как Сколь набирается силы в заговорах сна. По мере укрепления их связи, что когда-то чуть не оборвалась. Сперва легкими видениями, навязчивыми мыслями, теперь же он каждую ночь вновь был со своей женой, не отпуская ее и не давая вздохнуть свежего воздуха без своего присутствия.
Небо над Лондоном тяжелое, наполненное влагой, свинцово темное, не смотря на позднюю весну. Люди чужие, холодные, безэмоциональные. Ему сложно в этом городе, в этой стране. Они его плохо понимают... Единственное место, напомнившее о доме — местный переулок магов, но все так сильно отличается. Его практически никто не знает. Он слишком выделяется на общем фоне местных магов. На него оглядываются, провожают взглядом незнакомца на две головы выше среднего британца. Никто не рискует заговорить с ним.
Он приходит к ней раз за разом, он нашел ее, следит за ней, не выпускает из цепких лап. Даже в местной фауне всегда можно найти отменную ищейку. Он искал ее слишком долго. Слишком много времени пробыл в этой стране. Он объездил всю Европу, искал, где сердце учует родную душу, предавшую его. Он чувствовал, что она здесь. Прибыл обычным маггловским путем в Шотландию, оттуда в Лондон. Закрытые границы сильно усложнили перемещение. Но теперь он здесь. Он знает, где она живет, с кем она живет. Он испытал бы боль, если бы был способен на чувства. Но боль быстро затихает под жаждой отомстить, что вытекает в слежке, в наблюдении за ней. За ее жизнью без него.
Несколько раз она едва его не увидела. Узнала ли? Однажды чуть было не поймала. Пусть считает, что сходит с ума. Пусть думает, что призраки пришли по ее душу. Пусть вспоминает всех старых богов, которым они когда-то молились. Им нет места в этом чужом мире. В ее новом мире. У нее новая жизнь, новый муж, судя по слухам, новый дом. Но кое-что осталось в ней прежним. Кое-что осталось незыблемым словно невидимая нить, связывающая их. Он раскрывает нож, проводя острым лезвием по некогда зажившей посветлевшей руне на плече, вновь приводя ее к жизни, заставляя жену почувствовать его присутствие на физическом уровне. Ее кровь запеченная под его кожей. Пусть знает, что он рядом...
А потом... Внезапно все прекращается. Он не видит ее по ночам, заговор не может пробиться. Она закрыла свой разум, оградила себя от него, повесила защиту. Сколь это чувствует, и злость прорывается наружу, разрывает его грудную клетку криком нетерпения и ярости. В чужой камин летят камни, начертанные на пергаменте узоры, собственные капли крови, бывший когда-то ее ритуальный нож из черного камня. Он в ярости будто дикий зверь. Она закрылась от него, умный ход. Она боится его, защищается. Не дает приблизиться. Значит пришло время выйти из тени ночных кошмаров...

— Или ты прекратишь все это, или хозяйка выгонит тебя! Клиенты жалуются! — дверь открывается без стука. По пушистому ковру неслышно легких шагов, женских, почти детских ног. Айя, девушка с неестественно черной кожей, будто африканская статуэтка из оникса. В ночи ее даже не видно. Такие же черные волосы и слишком яркая одежда. Она обходит князя, устраиваясь в кресле и задумчиво смотря на то, что некогда было ритуальным огнем в камине, — Ты меня беспокоишь. Поговори со мной.
— Уходи, — акцент князя слишком сильный, нет в его речи той плавности, что есть у англичан. Нет тех ласкающих ноток их языка, — Я дал тебе денег, что бы ты оставила меня в покое!
— Или я сижу с тобой как с маленьким, или иду работать! Хозяйка так сказала. Она не хочет оставлять тебя одного, считает, что ты сделаешь какую-нибудь глупость.
Девушка провожает глазами князя, бросившего в камин оставшиеся предметы. Нож вновь прячется в ножны из кожи дракона и обшитой бархатом.
— Красивый нож. Дай посмотреть? — она пытается отвлечь его, если не собственным телом, что совершенно неинтересно русскому, то хотя бы разговором. Он это понимает. Быть может так будет лучше.

Жизнь в Лондоне смешит Сколя. Она всегда вертится вокруг денег, опасности, лжи... Он едва не попался, едва не был раскрыт. Тот разговор с Генри до сих пор каждым словом отпечатывается в его памяти. Странное стечение обстоятельств. Он чувствует за собой слежку. Местные британцы чопорны, безэмоциональны, но исполнительны. Слежку ведут примерно, без нареканий. Только вот что они хотят увидеть?

— Хочешь заработать денег? — внезапная мысль посещает Урусова. Он поворачивается к креолке, ловя ее заинтересованный, слишком алчный для вчерашнего ребенка взгляд. Она давно поняла, как и остальные девки в этом борделе, что от этого гостя не видать им ничего, а потому мало кто из них сохранил свой интерес к богатому русскому. Даже самые охочие до денег девицы в этом борделе, — Тебе придется кое-что для меня сделать за пределами этого места. Передать письмо. Одной женщине.
— И все? Что-то больно просто... — она щурит яркие глаза, следит не отрываясь за серебряной монетой в руке несостоявшегося в очередной раз клиента, — В чем подвох?
— Ни в чем. Ты должна передать письмо. Ни с кем не говорить, нигде не останавливаться. Прийти к указанному месту, дождаться женщину, передать ей письмо «От друга» и уйти. Не жди ответа.
— Почему не отправишь письмо с совой?
— Совы ненадежны. К тому же... — Сколь садится за стол рядом с девицей, внимательно смотря на нее и продолжая играть с монеткой, перекатывая ее меж пальцев, — ты должна запомнить ее и ее реакци. Все в ней, как она отреагирует на письмо, что скажет. Спрячет ли его или начнет читать на месте. Будет ли задавать вопросы. Ни на что не отвечай. В письме есть все, что ей нужно знать. Запомни ее. И когда эта женщина появится здесь, проводи ее ко мне, поняла? Это может быть в тот же день, на следующий или через неделю!
— Я что, теперь шпион? Ты преступник? Или какой-то работник разведки? Сколь ответь!! — в ее голосе появляются капризные ноты.
— Треть сейчас, — девушке летит монета в ладонь, — треть, когда вернешься, и треть, когда она придет. Ничего сложного, верно? Скажи ей, пусть она найдет тебя, когда придет сюда.

1 июня.
Сколько он уже находился здесь? Время шло неравномерно, то насыщенное событиями, то тянулось будто смола из дерева. Казалось, что в этом городе время замедлялось. Частые дожди давили на психику, заставляли менять свой образ жизни. Он практически не выходил из комнаты, что арендовал у случайной знакомой, что стала его новым другом. Слишком сильно отличающейся от местных, потому и заслуживающей доверие. Мужчина продолжал смотреть на бесконечный дождь, когда дверь по привычке растворилась без стука.
— Ну и заставил же ты меня побегать! — Айя вошла, снимая промокшую мантию и грея руки у камина.
— Передала?
— Передала, давай деньги. Лично в руки передала и тут же убежала. Как ты и сказал, бежала сразу сюда, не останавливаясь. А она красивая... Твоя подружка? Или какая-то связная в твоих шпионских играх? — в этой девчонке все еще играло детство. Она нравилась мужчинам той чертой, что когда-то была в Фальке. Тем детским задором, которого уже нет. И у этой красотки скоро исчезнет.
— Рассказывай...

Ноябрь 1976

Снег уже не первый день падает за окном. Зима в этом году пришла рано, укрывая природу в сонном магическим трансе ослепляющей белизны. Метель буйствует на улице, задувает в окна с тихим свистом. Привычка давать доступ свежего воздуха в дом по ночам, заставляющая лишь сильнее прятаться под теплое одеяло из шкур. Прижимать к себе жену, дыша ее теплом и нежностью.
— Ты волнуешься? — тихо произносит он, чувствуя биение ее сердца. Она не спит. Последние дни она беспокойна, будто какое-то предчувствие мучает ее изнутри. Завтра он должен отправиться в новую экспедицию. Горы, множество непознанных уголков, где у них есть надежда найти редкие породы драконов.
Сколь знает, что Фальке не нравится это. Не раз он слышал от жены, что она боится за него. Но каждый из них выбрал свой путь в этой жизни и свое занятие. Урусов не способен работать, как его жена, в закрытом помещении, ограниченный в пространстве. Ему необходим простор горных вершин, ледяной ветер и заснеженные холмы. Они просто были разными, но от того их брак и носил особую крепость.
Он смотрит на нее, дотрагиваясь до пряди ее волос. Она выглядит такой родной, такой знакомой. Частью его самого. Той, что всегда остается дома и так тянет скорее вернуться.
— Роди мне ребенка... — произносит он, глядя в глаза жене. Слишком долго они жили лишь вдвоем. Решили не спешить с этим, решили пожить ради своих карьер, себя и друг друга. Время подошло незаметно, Сколь чувствовал, что в их жизни чего-то не хватает. Одной маленькой, но значительной детали. И он хотел, что бы их жизнь стала более полной.

То была его последняя ночь в родном доме, в объятиях жены. На утро он вышел из их дома, что бы больше никогда не вернуться в той жизни. Что бы та жизнь навсегда осталась позади, утерянная безвозвратно.
Сейчас перед ним стояла она, но будто казалась чужой, не своей, незнакомой. Он был готов к этой встрече, он ждал ее, не зная до конца, решится ли прийти. Лишь полагался на то, что хорошо помнил о собственной жене. Но осталась ли в ней хоть что-нибудь от прежней? На него сейчас смотрел будто совершенно незнакомый человек. И дело было не в внешности. Каждый волос, ресница, каждая черта в лице осталась прежней. Но взгляд был совершенно иным. Словно перед ним стоял лишь близнец, но вовсе не Фалька. Он был готов к этой встречи. Так ему казалось раньше. Даже на пол часа раньше. От открытой двери в комнате поднялся сквозняк, поднимая тонкие шторы на открытых окнах, Сколю всегда нужен воздух, все окна вечно открыты. Это заставляет прервать странные взгляды. Она задала ему вопрос. Казалось бы, такой простой. Но Урусову нечего на него ответить так же просто. Он жив? Едва ли... Существует, возможно. Но можно ли сказать, что он жив во всех смыслах этого слова? Прежним ему не быть никогда. Какая-то часть внутри мужчины умерла безвозвратно, оставалось лишь понять, какая именно.

Он делает шаг в сторону, пропуская жену в комнату. Замечает из приоткрытых дверей соседних комнат любопытные взгляды. Однажды здесь уже была гостья, не несущая за собой ничего интимного. Будет ли эта встреча столь же деловой? Местные гадают, делают ставки, строят предположения. Сколь знал, сколько слухов вокруг него образовалось в этом месте. Он знал, что не дает покоя девичьим домыслам и пересудам. Сбежавший ли он контрабандист? Преследуемый законом преступник? Тайный любовник хозяйки или же ее молчаливый охранник? Половину слухов до него доносила сама Таис, что бы развлечь своего постояльца. Другую он слышал и сам. Имеющий уши, да услышит.
Он закрывает дверь за спиной Фальки, вдыхая аромат, принесенный ею с улицы. Чем-то так хорошо знакомый ему. Тех же трав, что они в детстве собирали для зелий. В Колдотворце ничего не было даром. Хочешь зелье? Собери ингредиенты, приготовь. Лишь от тебя самого зависит все. Это внушали им все детство. Но как же наивны были эти уроки. В жизни далеко не все зависит от нас и наших сил. И уж точно не от нашего желания...

Он так и не отвечает на ее вопрос. Его молчание затягивается. Внутри князя борется слишком много различных чувств, поднявшихся точно бурей над холодным разумом. От злости, тоски, испытываемой когда-то любви, обиды, предательства, боли. Он смотрит на нее слишком пристально.
— Ты изменилась... Я едва ли узнал тебя, — произносит он, наконец, проходя мимо нее к столу, поправляя жалкие обрывки пергамента, десяток недописанных писем, половина из которых адресована ей. Той, кто стоит сейчас перед ним. Когда-то ему было легко говорить с Фалькой. Они могли разговаривать часами. Сейчас же каждое слово дается с трудом.
— Я слышал, ты замужем... Давно забыла меня? С похорон? — он знает, что нет. Мать рассказала ему, что происходило с Фалькой. Но внутри слишком сильно бьется зверь, желающий заглушить свою боль причинением такой же боли другому. Что он может требовать от нее? Он умер. Смерть уже разлучила вас. Но разлучила ли? И кто был виной тому? — Как поживает... — внезапный стук прерывает слова Урусова. Непривычный стук для этого места.

На пороге стоит высокая тощая блондинка в нескольких шалях. Держит поднос. Любопытство местных нарушает все допустимые пределы.
— А я... Я чай принесла вам... Вы не сказали, вдруг понадобится. Или еще что-то... — она приседает, ставя поднос на стол, резко, почти по-родственному, пихая князя, что бы он освободил место для сервиза. Подослали эту посмотреть на гостью. Она во все глаза смотрит на Фальку, пытается запомнить умелым профессиональным взглядом. Переводит глаза на русского и едва не отшатывается, — Ну, я пойду. Если что, выгляньте в коридор, да позовите, что вам надо будет, — улыбается она Фальке, — Да ухожу я!! — голос девицы меняется на едва ли не визг, когда она встречается со взглядом постояльца. Нимфа вылетает из комнаты стремительно, хлопая дверью, будто в страхе, что поднос полетит ей в голову.

Тишина вновь окутывает комнату. Сколь смотрит на девушку, ждет, что она будет делать. Убежит ли, начнет снимать дорожную мантию или же что-то скажет?
— Как поживает твой муж? — завершил свой недосказанный вопрос Сколь, наливая чай в чашки, будто бы между прочим. Словно не женаты они были и не о новом мужчине своей жены задает вопрос медведь. Чего он пытается добиться? Проверяет, когда лопнет натянутое в этой комнате напряжение? Когда нервы сдадут у обоих? Она в шоке, что она может ответить... Даже становится интересно.

Краткий миг неожиданной передышки между растянутыми нервами на мгновение показывает истинное лицо Фальки. Она переводит дух, не сдержав маску на лице. Испугана? Ну еще бы. Призрак прошлого посетил ее, заставляет с ним разговаривать, в чем-то оправдываться. Но какое он имеет на это право? Он умер! А она осталась жива. В этом ли ее вина? Сколь понимал, что нет. И искренне желал бы поверить в это всем своим эгоистичным существом. Но что-то все равно кусало его внутри. Она не была похожа на счастливую вдову, хоть она и вышла замуж, Сколь ни разу не увидел ее мужа в Лондоне. Значит здесь она без него. Непохоже на то, что бы их брак был счастливым. Какая-то часто Аскольда понимала, что Фалька до сих пор связана с ним. И это чувствуешь не только князь. Эту связь чувствет и его жена. Чувствовала все это время.
Она что-то говорит о горе, а сварожич делает глоток чая с ярким запахом цветов. Усмехается в чашку.
— О, откуда же мне знать, княжна... Ведь я на увеселительной поездке был всю свою жизнь, разве нет? — он садится в кресло, откидываясь на спинку и смотря на стоявшую перед ним женщину. Она не сходит с места, все так же напряжена и испугана. Призрак перед ней? Неужели до сих пор сомневается в том, что это реальность, а не один из ее вечных кошмаров? Сколю хочется что-то сказать, но что? Никак не приходит на ум. Внутри него все еще растет мстительное желание познакомить жену с тем, через что он прошел. Только вот глядя на нее, на то, как она изменилась, Сколь медлит. Фалька не похожа на цветущую, пылающую жизнью девчонку, которую он когда-то знал. Что-то внутри нее изменилось, преблекло. В глазах изменился огонь, стал несколько лихорадочным, будто у сумасшедших. Неужто все это произошло после его смерти?
— Я умею заводить друзей. Разве ты не знала? Смерть разлучила нас, дорогая. Ты вышла замуж, так чего ради мне хранить верность той, кто причастна к моей смерти? — в голосе медведя слышится едва различимый рык дикого зверя. Его стало куда больше в натуре князя. Лишь благодаря этому зверю человек выбрался из пропасти, в которую его загнали. Опасное обвинение звучит от князя. Он внимательно всматривается в глаза жены, стараясь заметить любые изменения. Глаза никогда не врут, глаза невозможно спрятать, как нельзя подделать собственную душу. Она знала о готовящемся плане. Она навела тех наемников на точку дислокации лагеря Урусова в горах. Кроме нее больше никто не знал. Даже Вестер. Только Фалька знала координаты места. Как верная жена, как вторая половина... — Чем твой отец заставил тебя?

Он помнил то состояние, когда очнулся. Помнил холод вечной зимы в душе, превратившейся в ледяную пустыню. Помнил тот ужас, который стоял за спиной, но ощутить который он был не способен. Помнил, как крик отчаяния разрывал грудь из-за не способности вспомнить, узнать, понять. Неспособности вернуть себе жизнь, которая была в прошлом.
Он помнил, как впервые вошел в свой дом после долгого отсутствия, как шаги по деревянным полам глухим эхом разносились по дому, как пыль витала в воздухе, как давно здесь не было ни души. Он помнил, как бестолково ходил из комнаты в комнату дома, что с улицы выглядел совершенно неказисто. Ни у кого и мысли не появится залезть сюда. Если бы только простаки знали... Он смотрел на редкую оставшуюся в доме мебель под серыми от времени простынями, будто замершие призраки. В этом доме больше не было жизни. Как в нем самом...
Два года... Она прожила без него только два года, прежде чем забыть. Полюбить снова и навсегда изменить свою жизнь, уехать в Англию и стать совершенно другой, чужой, незнакомой ему женщиной. Два года продлилась ее печаль. Два года прожила эта связь. Он не знал, что сказать на это.

— Я думала, кто-то играет со мной шутки, думала, мне кажется, что меня преследуют, но нет. Это был ты, в самом деле ты. Ты делал со мной, с моими снами то, что делать не смел. Ты обещал, что этого со мной не будешь делать, Сколь!
Слишком резко срывается мужчина со своего места. Жалобным скрежетом отдаются толкаемые перед ним предметы. Свирепость зверя на краткий миг вспыхивает в князе. В два шага он приближается к жене, буквально впечатывая ее в стену без прикосновений. Они так близко, что Урусов ощущает аромат ее духов, наклоняясь к девушке так близко. Дыхание от злости сбивается через вдох.
— А что ты сделала со мной, моя ненаглядная? Я доверял тебе! Ты знала координаты моего местонахождения. И передала их отцу! Ты знаешь, кто повинен в моей смерти, родная? Знаешь, кто убил меня? Твой собственный отец благодаря тебе. Больше никто не знал, где я буду. Только ты. — руки князя упираются о холодное дерево стены по обе стороны от головы Фальки, не давая ей отойти, — Это было проклятье, которое должно было уничтожить меня. И ни несколько лет это удалось. Пока еще твой отец не знает, что я вернулся с того света. Но ты можешь побежать и рассказать ему, что ваш план в конце концов провалился! И после этого ты будешь говорить мне, что я не смел чего-то? А что ты сделала со мной, ты представляешь?

Он помнил белизну ее кожи в лунном свете ночного неба на лесной поляне. В ту роковую для них ночь Ивана Купалы. Лишь сейчас, побывав за границей миров и вернувшись от ее шепота в его сердце, Аскольд начал понимать, что именно они сделали. Что нес этот ритуал для них в будущем, показало само будущее. Мужчина смотрел на Фальку. Сейчас все, чего он хотел, это увидеть ее такой, как была она сейчас, изменившуюся, настоящую. Он ощущал эту потребность слишком ярко. Можно было бы прервать этот разговор, отойти и отпустить Фальку, но Урусов не мог на физическом уровне. Внутренний зверь не давал ему шевельнуться. Ощущая, как между ними осталось всего несколько сантиметров, чувствуя на своей коже ее дыхание, жадно заглядывая в ее глаза.

Резкий звонкий удар по щеке остается острых холодным жжением. Не из-за удара, из-за того прикосновения, ощущения ее руки спустя все эти годы разлуки. Этот удар вбивает в него волну тех эмоций, что, казалось, давно умерли в нем. Лавина горячего жара охватывает медведя, заставляя схватить ее в охапку, игнорируя все удары хрупких кулаков по его груди. Будто перо, оторвать от земли, поднять в воздух и скинуть на широкую постель с размахом, выбивая несколько потоков пуха из перины. Несколько мелких перьев закручиваются в воздухе и падают на лицо Фальки, едва ли быстро приходящей в себя от внезапного короткого полета. Выброс эмоций оставляет мелкую дрожь во всем теле у князя. Он с силой пинает стол, закрывая входную дверь на замок. Слышатся тихие шаги за дверью, подслушивающие в страхе разбежались. Или же побежали за хозяйкой, скорее звать, услышав стук мебели и крики.

— А разве я не был слепцом все эти годы? Разве не был я слеп от любви к тебе? Так, что ты способна была веревки из меня вить, как твоя душенька пожелает? Я никогда не жалел, что женился на тебе. Но когда сама Смерть вышвырнула меня обратно в этот мир, я кое-что понял... Я узнал, кто был всему причиной. Одна венгерская княжна, которую украли из родного дома. Ее отец не пожелал смириться, храня надежду, что дочь вернется. Разве он оказался неправ? Лишь стоило избавиться от одной помехи. Ведь он простил тебя! Выдал замуж снова... Ты вновь стала его любимицей, Фалька. И все, что было в твоей жизни до этого, поросло травой... Будто и не было нас! Будто мы никогда не жили. Как быстро ты забыла это? Как быстро ты забыла меня?!  — ладонь князя крепко хватает тонкую женскую лодыжку, резким движением тянет к себе. Юбки, полы мантии, оголяют светлые стройные колени жены. Не вырвется, не встанет, не убежит. Его с себя не скинет, как бы ни хотела. Он держит ее лицо широкой ладонью, заглядывая в глаза и видя саму душу, — Что ж, твои ритуалы нашли меня... Я слышал твой голос там. Слышал, как ты зовешь меня, слышал крик младенца. Что же ты сделала с ним? Я знаю, что он был! Оставила новому мужу как залог? Откупилась за свою свободу от него? Или же планируешь вернуться к своей новой семье? Так вот тебе не удастся! Взгляни на свою руну, она больше не бледна, — ткань трещит по швам, когда мужчина срывает платье жены, освобождая плечо и видя яркий след их магии, — Ты не хуже меня знаешь, что даже после смерти мы не будем принадлежать никому! Решила нарушить это правило? У меня нет доказательство против тебя, но объясни мне тогда, как он узнал, где я буду? Только ты знала, больше никто! Ни Вестер, ни мои родители, никто! Почему меня поджидала засада, присланная твоим отцом?

Злость кипит так, что сдерживать ее невозможно. Сколь слышит, как в дверь начинают стучать. Не обращает внимания.
— Ты не можешь меня убить, Фалька! Как я не могу убить тебя! Поэтому ты не сделала этого своими руками! Это не дает нам убить друг друга! — мужчина с силой сжимает плечо жены, касаясь руны на коже. Стук в дверь становится громче, опаснее. Это заставляет Урусова оторваться от Фальки, выпрямиться, подходя к двери.
— Что???
— Хозяйка сказала проверить. У вас шум и женские крики, — маг-охранник всегда недолюбливал Сколя, видел в нем угрозу, но пока поводов не было. Этот малый явно рад тому, что повод появился.
— Крики? Здесь постоянно слышны крики из разных комнат, ты бегаешь к каждому? Вот! Смотри! — Сколь распахивает дверь, демонстрируя живую жену на кровати, — Она жива и цела! Я жив и цел! Мебель тоже на месте! А теперь сгинь с моих глаз, что бы я больше тебя не видел!
— Я бы хотел увидеть тебя не таким живым и целым... — шипит охранник, убираясь с дороги.
Толкнув дверь, Сколь не сдерживает громкий стук захлопывающейся двери. Эта минутная задержка немного остужает его пыл на Фальку. Отвлечь его у местных получилось. Мужчина медленно переводит взгляд на ведьму.
— Фалька, знала бы ты, как я устал от предательства. Эти олухи были так тупы, что передали мне привет от твоего отца, перед моей смертью. А теперь просто сложи все два и два и подумай, кому я теперь вообще могу доверять? Полтора года я искал тебя. Полтора года моя мать молчала и не писала тебе, что я жив, потому что я так ей сказал. Два месяца Генриетта молчала и не говорила тебе, что я жив, потому что я так сказал. Удивительно, как люди начинают слушать тебя, стоит тебе один раз умереть... Ведь раньше меня никто не слушал... Ответь мне, Фаля. Скажи, что я сделать тебе? За что ты отдала меня своему отцу? Конечно же ты потом пожалела. Искала меня...

Он медленно подходит к кровати, смотря на жену. Останавливается, уперевшись коленями в кровать.
— Ты быстро пожалела о совершенном? Расскажи мне. Только вот я теперь увижу правду! Так что не пытайся меня обмануть!

Комната на какой-то миг становится невыносима в своей тесноте. Будто коморка. Урусову тесно в этой стране, тесно на этом острове, окруженном ледяными водами. Здесь слишком много людей на такой площади. Комната, в которой он жил последние месяцы могла бы сравниться в размерах с кладовую в их киевском доме. Здесь хуже. Здесь невозможно дышать, невозможно думать. Мужчина вновь открывает настежь все окна в помещении, впускает летний воздух в комнату. Устало опускается на кровать по другую сторону от жены. Между ними будто ярко-алый океан, а не постельное белье. Между ними весь мир. Несколько лет он искал ее и, казалось бы, вот она, сидит в паре метров. Но кажется все такой же далекой.
Она говорит тихо, вкрадчиво. Он знает эти признаки. Может разгадать любую ее интонацию. От его собственной злости пока не осталось и следа. Пусть так. Быть может она и не лжет. Ради чего ей лгать? Ради чего ей было это делать? Сколь никогда не держал Фальку, она могла уйти в любой момент, и русский не стал бы ее уговаривать. Так ему хочется думать сейчас, так ему нравится лгать самому себе. Ведь правда слишком нелицеприятна для них обоих. Их могли жить в мире лишь пока никто не смотрел на сторону. В противном случае в них пробудились бы те демоны, что всегда мягко спали внутри. Тогда она уничтожили бы друг друга...

А потом она говорит о ребенке. Это заставляет мужчину резко обернуться, посмотреть в глаза Фальки. Нет, и в этом она не лжет. Он слышит боль в ее голосе, такое не подделать. Это боль непростая. Ее не каждый способен испытать. Это боль матери, потерявшей свое дитя. Даже лучшей актрисе никак не изобразить эту боль, если она не столкнулась в подобным. Она говорит дальше, но мысли Урусова все еще на тех страшных словах. Он не слышит всего остального.
— Подожди... — произносит он, желая остановить Фальку. Пока мысли не успокаиваются в его голове. Пока из вороха всего услышанного, испытанного, узнанного, не складывается целая картина, — Так вот, в чем дело... — ответ приходит сам собой, без жалости и сожаления. Оставляя привкус пепла в груди. Сколь не решается произнести это вслух. Слишком страшные слова звучат в его мыслях.

Он обходит кровать, опускаясь перед Фалькой, смотря в ее глаза, будто услышал самые страшные в своей жизни слова, в которые боится поверить.
— Ты говоришь, что наш ребенок умер, когда ты проводила ритуал по моему поиску? Когда выторговывала у смерти шанс на меня? — челюсть сжимается до боли в висках мужчины. Грудь словно пронзает холодным ветром осознание того, что произошло. Тяжело выдохнуть, тяжело вытолкнуть воздух из легких, их будто кто-то перекрыл своим заклинанием, — Фалька, что же ты сделала? Вот почему я вернулся... — отвернувшись от жены, хватая воздух ртом будто рыба на льду. Эта мозаика обретает черты. И от этого становится еще тяжелее, — Хочешь, я расскажу тебе, почему я вернулся? Смерть приняла твой дар ей. Ты отдала нашего ребенка за меня. То проклятие, что было на мне — поразило его. Смерть отказалась от меня, потому что получила кое-что взамен. Слишком высокую цену за одну мою жизнь! Что было в твоей голове, когда ты делала это, женщина?!

Злость новой волной касается кожи медведя, злость на нее, на самого себя. Злость на то, что они натворили вместе. Он жив ценой собственных детей. А Фалька больше никогда не сможет родить заново. Проклятье, которое должно было его убить, не убило именно по этой причине. Оно получило в замен ее. Из-за их связи оно коснулось и ее.
Все тело наливается усталостью, будто дементр вытянул все силы. Как бы Сколь хотел вновь то состояние, когда только очнулся, когда не ощущал ничего. Ничего не мог почувствовать. Сев на полу, мужчина оперся руками о колени, сцепляя их в замок. Руку по-прежнему холодил браслет, подаренный женой, оберег. От такой силы нападения он не смог защитить. И никогда не сможет сберечь от куда более страшных травм — в самое сердце.
— Я очнулся в пещере дракона. Я не помнил, ни кто я, ни как оказался там. Рядом была лишь самка железнобрюха. Она не трогала меня, ни как добычу, ни как живого. Я не знаю, сколько времени я там пробыл, лишь дыхание дракона не дало мне покрыться льдом. Через время я смог выбраться из пещеры, я просто пошел вдоль горного хребта без цели, на удачу. Пока не вышел к деревне магглов. Там меня подобрала ведьма-повитуха. У нее я и жив первые годы. Она пыталась снять остатки проклятия, поняла, что я драконолог, что на меня напали браконьеры, только вот проклятье это было явно не по их силам. Два года я жил у нее. Пока ко мне не вернулись окончательно воспоминания, чувства, эмоции, магия. Пока я не обрел себя заново, не собрал по крупицам. Тогда я отправился домой, который был пуст. В наш дом, Фалька... Но он разрушается без хозяев в нем. Родители никому не отдали этот дом, решили сделать их него гробницу. Моя мать упала в обморок, когда я прибыл в Ленинград. Отец едва не спустил на меня всю орду охранних и боевых заклинаний. Они решили, что восставший мертвей, ведомый чьей-то злой рукой, пришел по их душу. Потребовалось немало сил убедить их, что я жив. В обмен на то, что они будут молчать. Отец помог выяснить, что происходило тогда со мной в горах. И мы с ним пришли к выводу, кто за этим всем стоял... Не нужно быть семи пядей во лбу, милая... — Сколь на пару минут поднимает глаза на жену, — Все дальнейшее время я искал тебя по всей Европе. А заодно пытался раскрыть замысел твоего отца, найти доказательства, найти исполнителей заказа. И я их нашел! Они-то и подтвердили мне, что за всем этим стоял твой отец! А теперь я узнаю от тебя еще и такое... Что вся моя жизнь теперь дана за жизнь нашего ребенка...

Не отрывая взгляда от Фальки, Сколь искренне ждал от нее ответа. Как он может теперь жить со знанием, что само его существование — цена за смерть их сына. Что если бы не он, их ребенок был бы жив. Пускай не с ним, пусть с новым отцом, но он бы жил...

Сколь молился всем богам, что бы в этот самый миг они забрали у него все чувства и эмоции. Что бы забрали возможность чувствовать боль, которая разрывала его на части сильнее, чем переломанное в горах тело. Он всеми силами жаждал сейчас лишиться эмоций, потому что подобное испытывать не хотел бы никогда, такого никому не пожелаешь. Каждое слово, сказанное Фалькой, врезалось в сознание Урусова будто острый кинжал, заставляя кровоточить. Мужчина чувствовал, что в нем не осталось сил. Выплеск злости, эмоций, волнений. Все пережитые дни до этого, все годы, проведенные в дали от жены. Вся эта усталость сейчас навалилась на него будто холодная могильная плита. Сколь ощущал, что сломлен, у него не осталось ни слов, ни мыслей. Он продолжал сидень на полу, оперевшись локтями о собственные колени и закрыв лицо ладонями, слушая Фальку. Больше всего ему хотелось ее остановиться, сделать так, что бы она замолчала, но в то же время он не мог этого. Лишь услышав шелест юбки жены, Сколь убрал ладони от лица, поднимая на нее глаза, которые казались сейчас высохшими. Она была готова уйти, а Урусов понимал, что если уйдет она, они больше никогда не встретятся вновь. Что за жизнь их ждет?
— Я верю тебе, Фаль... Я всегда верил тебе и доверял тебе. Попробуй хотя бы на миг представить мое смятение? Что ты прикажешь мне думать, окажись ты в моей ситуации? Ты считаешь, что я не верю тебе? Ты страдала, поверь, я могу это почувствовать. В том и беда, что мы слишком хорошо ощущаем друг друга. И уже непонятно, где наша боль, а где друг друга. Должно быть мы ошиблись в своем юношеском максимализме. Но я никогда не жалел об этом. Потому что не задумывался, как я уничтожаю тебя. Я был слеп в своей эгоистичной любви.
Должно быть Фалька была права, говоря о том, что их ритуал не позволил бы ей родить. За столько лет брака они так и не смогли создать новую жизнь. Но тем больнее было осознание потери. Легко предположить, что этот ребенок не смог бы выжить в любом случае, но они сейчас имели то, что имели, и никакие «если бы» не могли быть применены. Правды они, в самом деле, никогда не узнают.
Он тянет ее к себе за край мантии, заставляет подойти хотя бы на шаг ближе, поднимаясь на колени перед женой, прижимая к себе так, что не выберешься. Прижимается лицом к ней, ощущая столь знакомый запах любимой женщины, пробуждающий все воспоминания многих лет их жизни. С первого взгляда, когда Сколь еще подростком увидел младшую сестру своего друга, до того момента, когда уходя из дома он взглянул на спящую жену в последний раз. Сколь ощущал, что ни одна сила на этой земле и по сторону жизни не в состоянии разлучить их. Не из-за ритуала или магии. Из-за того, как сильно он любил ее. Из-за того, чем была Фалька для него. Самой жизнью, смыслом его существования.
— Пусть я буду и дальше эгоистом, но я не могу отпустить тебя. Я виноват перед тобой так сильно, что этого не перечислить. Если бы не я, ты жила бы спокойно, радовалась бы жизни. Я уничтожил тебя, как и говорил твой отец. Я — самое сильное проклятие в твоей жизни.
Он слышит биение ее сердца, чувствует ее дыхание, как дрожат кончики ее пальцев. Возможно она и желала бы выбраться из его объятий, да физическая сила несоразмерна. Урусов чувствует тепло любимого тела, впервые за последние годы, ощущая близость единственной женщины, которую когда-либо любил. И ему плевать в этот миг на то, чьей женой она стала. На то, сколько сменилось у нее мужей или любовников, сколько раз она позволяла себе быть счастливой без него. Эгоистичное желание вновь пыталось взять верх над здравым рассудком. Любовники все эгоисты по своей натуре. От этого никуда не скрыться. Он чувствует тепло ее кожи даже через ткань платья, чувствует ее аромат за шлейфом духов. Разум заставляет его стягивать мантию с жены, искать пальцами шнуровку, едва ли не разрывая тесьма на части в желании освободить ту, о ком он скучал, от тесного плена платья. Все остается слишком далеко от них, все кажется таким несерьезным в миг, когда давно спящее желание, начинает расправлять свои крылья будто древнее крылатое чудовище, способное поработить своей воле. Сколь толкает жену на кровать, возможно, слишком редко, стягивая туфли со стройных ног. Она всегда была хрупкой, слишком изящной для такого неотесанного медведя. Он касается губами свой кожи ее колен, не скрываемых длинной юбкой. Первая страсть накрывает своей лавиной, волной, не дающей доступа воздуха, мысли, здравого рассудка. Тонкая кожа на бедре, слишком податливая каждому поцелую, оставляющему жадные следы от нетерпения из будущих синяков. Платье по-прежнему раздражающе туго обвивает тело Фальки, заставляет злиться от нетерпения, применять силу чуть больше нужного, от чего сумбурную тишину разрывает треск ткани, не выдержавшей натиска.
— Как же я скучал по тебе... — любая фраза с трудом формируется в сознании, опьяненном желанием. Глупая констатация факта, не способная выразить и десятой доли того чувства. Лишь долгожданная близость с женой, окончательно возвращает князю способность чувствовать. Способность, которая, казалось бы, никогда окончательно не восстановится под действием проклятья. Это было ошибочное предположение, вызванное лишь тем, что чувства способна была вызвать в нем лишь одна женщина в этом мире. Как и пробудить желание. И ни одна блудница Британии, Европы или же России не способна была приблизиться к тому эффекту, что производила Фалька одним лишь своим появлением в поле зрения Урусова.

Однажды в его жизни был момент, когда он едва не прогнал Фальку. От собственной слабости, от минутной немощи духа, когда казалось, что жизнь навсегда предала его, сыграв злую шутку с бесстрашным драконологом. И лишь упрямство любимой женщины не дало ему совершить непоправимую ошибку. Тогда Сколь поклялся, что больше никогда не позволить Фальке уйти и не даст повода ей это сделать. И он едва не забыл об этой клятве сейчас, едва не допустил непоправимую ошибку, усомнившись в жене.
Ткань платья болезненно стонет под натиском мужчины, без хорошего заклинания его вряд ли починить. Но подобное заклинание Фалька знала на отлично, сложно было иначе справиться с последствиями напора нетерпеливого князя, сколько бы она не просила его быть аккуратней. И сейчас он в очередной раз забыл об этой просьбе, практически срывая платье с девушки, стягивая с нее ткань, что бы наконец ощутить столь знакомую и столь любимую мягкость ее кожи с ароматом прохладной сирени после весеннего дождя. С горечью магических трав, собранных на рассвете. Это притяжение было куда сильнее того, что можно было объяснить. Оно не поддавалось никакому разумному объяснению, это было чем-то животным, чем-то на подсознании, что сводило с ума. Всю свою жизнь они ругались, мирились, жили в спокойствии и волнении. Из них была слишком странная пара, но с самой юности Сколь способен был угадывать желания жены, а она будто способна была читать его мысли. Это было чем-то на уровне магического притяжения, рождающего желание не подвластное ничему привычному.
Давая стянуть с себя рубашку, Сколь не перестает целовать свою жену, наконец ощущая ее губы, пожалуй лишь в этот миг окончательно убеждаясь, что все произошедшее с ним было не сном, не дурманом. Что она не была его миражом. Прижимая жену к себе, он ощущал биение ее сердца, ее вздох, жар ее кож, и это еще сильнее сводило с ума. Прикосновения тонких пальцев к заставшим шрамам на мгновение возвращает в реальность. Она не видела их, не видела последствия смерти, отпечатавшейся на его теле. Сколь успел привыкнуть в этим следам, не замечал уродливых шрамов, не стыдился их. Они не вызывали в нем никаких эмоций, ни воспоминаний. И потому он не задумывался о том, что взгляд жены так изменится, стоит ей увидеть все это.
— Прекрати! — шепчет он, поднимая ее на руки, давая обнять себя ногами и сажая на себя, как когда-то уже проделывали они в других декорациях их прежней жизни. Кожа на лице жены окрашивается солью под губами Сколя. Он не желает слушать ее в таком ключе, не собирается слышать ее обвинения себя. Пусть лучше винит во всем его, пусть кричит, пусть злится. С этим он способен справиться. Но только не с ее слезами. Он продолжает целовать ее лицо, вглядываясь в потемневшие от слез глаза, — Лишь к тебе я вернулся... И больше никогда не уйду!
Воспоминания возвращаются волнами с каждым стуком сердца в груди. Он вспоминает каждую линию любимого тела, каждый изгиб, целуя ее, спускаясь от подбородка, к шее, к ключицам, втягивая с шумом воздух от желания, обжигающегося сильнее чем любое пламя. Скидывает мешающееся белье, закрывающее от него его женщину. Проводя губами по груди, втягивает нежную соку соска, больше всего желая вновь ощутить желание Фальки, пришедшее на смену ее слезам.
— Это все уже было так давно, что нет смысла это оплакивать. Ты здесь, ты рядом. И ты мне нужна как никогда раньше... — он старается положить ее на постель мягче, осторожнее, продолжая целовать ее тело, спускаясь ниже по линии живота, мягко проводя языком по сгибу бедра. Опускаясь чуть ниже Сколь мягко ласкает ее, прижимая к себе. Каждое прикосновение рождает взрывы эмоций и возбуждения. Слишком долго спящих, не находивших себе дорогу и потому слишком накопившихся. И все это вместе требовало выхода, доводя почти до наркотического транса, от которого разум отказывался работать, отдавая все на животные инстинкты, от которых начинала кружиться голова, требуя все большего.

Жар, накрывающий сознание, будто толщей обжигающей воды, не дающий нормально дышать. Он до сих пор не до конца верит в то, что в его руках жена, живая, невредимая, слишком желанная. Его богиня, которой он поклонялся с самой юности. И за которой не видел ни одной женщины. Рядом с Фалькой все они казались Урусову не такими. Никто не способен был сравниться с Фалькой, никто не пробуждал в нем того желания, что способна была пробудить в нем жена. Ее голос, ее взгляд, которого всегда хватало. Ее магическая темная порочность, которой невозможно было противостоять.
— Не смей больше умирать, слышишь?
Он готов поклясться ей в чем угодно. Пообещать достать луну с неба. Сделать все, что она захочет в этот миг, когда одежда окончательно покидает их тела. Она становится так близко, что выдержать уже невозможно. Один лишь стон Фальки доводит до исступления. Как давно он не слышал этого звука, как давно жаждал его услышать. Лишь сейчас Сколь понимает, как сильно ему не хватало той последней детали, что как в мозаике требовалась для завершения всей картины.
Он поддается ее желанию, переворачиваясь на спину, смотря на женщину, представшую перед ним во всем своем великолепии, в всей красоте, которой наградила ее природа. От прикосновения к нежной горячей коже кружится голова, от нетерпения покалывает кончики пальцев. Он чувствует ее горячую влагу, ее возбуждение, сбитое дыхание, желая скорее ощутить ее всю, оказаться внутри. Но эта мука нетерпения продолжает мучить его, выводя на новый уровень недоступности желаемого.
От этих забытых ощущений хриплый стон едва не срывается с губ. В голове будто взрываются яркие вспышки давно померкших в памяти ощущений. Это невозможно терпеть долго, невозможно сдаться так быстро. Мужчину разрывает на части нетерпение, заставляя посадить жену на тебя, хрупкую и такую желанную, что бы наконец ощутить ее, резко войти, чувствуя ее жар, тесноту и то невероятное блаженство, которое способно дарить ее тело. Чувствуя, как вздох сбивается в ее груди, как стоны вновь и вновь слетают с ее губ и каждым движением, возможно, слишком грубым, полным возбуждения, того голода, которым полнятся их тела. Слишком низменным и требовательным. Он прижимает к себе бедра Фальки, подталкивая, ощущает ее ладони на своей груди, не отрывая взгляда от ее лица, ощущая ее до самых темных потаенных уголков. Она всегда была способна прикоснуться к его душе, дотронуться до того, что было неведомо остальным. Вырвать его сердце и оставить себе как трофей, что и сделала много лет назад, еще в школе, навсегда пленив его в свои сети.
Движения становятся более жесткими быстрыми, заставляющими требовать разрядки, первой, долгожданной, но далеко не последней за эту ночь. Им не хватит ночи, что бы насытить многолетний голод по друг другу. Лишь в этот миг ощущая, что все это правда, все это явь без тени видений. Сколь опрокидывает жену на спину, впиваясь в ее губы требовательным глубоким поцелуем, двигаясь в ней будто дикий зверь, сжимая в пальцах тепную волну волос жены, целуя ее шею и ощущая слишком быстро приближающийся финал.

Это то, что спало где-то все прошедшие годы с момента его смерти. Это то, о чем не думаешь и не вспоминаешь, пока оно не приближается. Эта та обратная сторона медали обычного существования, ради которой ты готов прикоснуться к смерти, дотронуться до нее кончиками пальцев. Та невидимая пелена, что накрывает, заставляя одновременно ощутить всю силу жизни и опасность смерти. Когда ты понимаешь, как сильна смерть и жизнь, когда они идут рука об руку и приходят одновременно, заставляя тело испытывать самые высокие амплитуды. Это дикий танец сознания, когда ты на долю секунды умираешь для того, что бы возродиться вновь. Вознестись на пик самой высокой на свете горы и упасть в самое глубокое ущелье одновременно. На мгновение все чувства покидают тело, нет ни слуха, ни зрения, ни осязания. Прежде чем все возвращается обратно в неправильной последовательности. Секс всегда граничил с жизнью и смертью, всегда был точкой невозврата.
Он чувствует столь желанный запах кожи жены, будто зверь. Гладкость ее тела, податливость и жар. Слышит, как бьется ее сердце, вторя его собственному. Тело наливается дикой тяжестью, мышцы, напряженные до стальных прутьев, расслабляются неохотно, предавая тело. Легкие разрываются от горячего дыхания, высушивающего губы. Он целует ее тело, поднимаясь от груди к шее, прикусывая острый подбородок, целуя непослушные губы. Прижимает ее к себе. Пот, выступивший на коже, быстро остужает тела не смотря на горячий влажный воздух летней ночи. Кажется, будто от них идет пар, словно после горячей бани. Он касается губами влажного виска жены, прижимая к себе ее с силой, не давая отстраниться, согревая остывающее тело, целуя ладони, касающиеся его лица.
— Настоящий... — тихо произносит он без тени хрипа, злости или же напора нашедшего выход желания, — И ты не одно из моих видений. Ты жива и ты рядом...
По мере того, как тело отпускает испытанное удовольствие, мужчина чуть приподнимается на локте, заглядывая в глаза любимой женщине, убирает с ее лица непослушные упавшие пряди ее волос. Он любил ее длинные волосы, теперь они стали короче. Еще одно подтверждение тому, как сильно они оба изменились. Как долго они прожили друг без друга. Губы Сколя мягко ласкают кожу Фальки, натыкаясь на россыпь мелких шрамов на ее руке. Отстранившись, мужчина смотрит на некогда гладкую кожу на руке.
— Что это? — у них обоих прибавилось шрамов, которые теперь стоило найти, запомнить, как напоминание того времени, когда их не было в жизни друг друга. Он внимательно смотрит на череду тонких светлых полос на коже жены. Шрамы были не в том месте, где можно было бы сделать вывод, будто Фалька сама нанесла их себе намеренно, желая присоединиться к умершему мужу. Это походило на случайность или же чей-то намеренный поступок. Внутри Урусова острой стрелой пролетела ревность, давно забытая им, пришедшая из прошлой жизни. Он всегда был болезненно ревнив, если к его жене приближался соперник. Если кто-то позволял себе хотя бы один сальный взгляд на Фальку. Аскольд всегда был чрезмерно жесток к соперникам, еще с юности, и никогда не прощал подобной наглости.
— Расскажи мне, как ты жила все это время. Я хочу знать твое прошлое... — спокойно произносит он, смотря в глаза Фальки.

В этот миг, наступившую тишину и покой комнаты нарушает шелест больших крыльев большого светлого неясытя, влетевшего в комнату. Птица садится на  стол у кровати, подавая сиплый голос, как требование принять письмо, привязанное к лапе. Отстранившись от жены, Урусов поднимается с кровати, отвязывая письмо и читая на нем имя адресата. «Фалька Марика Урусова» — гласит мелкий разборчивый почерк на русском языке. Сколь моментально узнает руку, написавшую это письмо, и это удивляет его еще больше.
— Это тебе... От... Моей матери? — удивленно произносит он, протягивая письмо жене. Птица сразу же покидает комнату, оставив лишь пару мелких перьев на подоконнике. Как Анна могла узнать? Да и зачем ей было писать Фальке? Уезжая из Петербурга Сколь заставил мать едва ли не поклясться на собственной крови, что та не скажет ни одной живой душе о том, что он жив. Даже его братьям. Особенно его братьям.
Сев на кровать и включив свет в потемневшей комнате, Сколь с интересом и каким-то напряжением внутри смотрел на Фальку, разворачивающую письмо.
— Что там?

— Я не знаю, что это было... Видения? Сны? То, что нас по ту сторону ждет... Я видел многое. Смерть и жизнь на меня в кости играли, кто выиграет, тот себе и заберет. Видел кошмары... Детский плач будто из тьмы ощущал, боль чувствовал. Много кошмаров ко мне приходило, но иногда, будто глоток света, была ты рядом. Голос твой все время слышал. Казалось, будто ты где-то рядом, заставляешь вернуться к тебе... — Сколь сидит, на жену смотрит, к себе притягивает, пока та письмо читает. Обнимает, целует тело сквозь простынь, к себе прижимая. Только в этот момент на мгновение кажется, что покой накрыл князя, простой и теплой простыней, пахнущей запахом его жены, ее духами. Князь не мешает, лишь край простыни пальцами ищет, забираясь под ткань, целуя живот Фальки, поднимаясь к груди.
— Не догадываешься? — голос Фальки будто ледяной водой обдает. Заставляет отвлечься. Он уже успел забыть о своем вопросе. Отстраняется от нее, смотрит непонимающе. Как он догадываться может? Но что-то в душе закрадывается, заставляя сердце кульбит сделать, будто вор, которого подозревают в краже. Урусов всегда был плохим актером, эмоциональность князя никогда не давала ему сделать вид, что он не при чем или же не знает, в чем дело. Но он молчит, лишь смотря на Фальку.
Ждать долго не приходится, в Фальке злость так и горит, зажигая все вокруг сильнее тысячи свечей. Хоть в комнате уже и темнее, Урусова будто изнутри кипит, бьет его кулаками в грудь. Сколь лишь молчит, прикрывая глаза, не отвечая и не пытаясь успокоить разъяренную женщину. Чревато, как практика показала.
— Да успокойся ты!! — успевает он сказать громче чем следовало, прежде чем Фалька толкает его в грудь, заставляя упасть на постель, с которой он едва успел подняться. Все происходит быстрее чем можно было проследить, и вот Урусов уже крепко привязан к спинке кровати. Так, что и не вырваться. Это злит, Урусов ненавидит быть скованным в движениях, и Фалька это прекрасно знает. Мстит ему. Урусов тянет сильнее, веревки крепче в руки впиваются.
— Кончай дурить, Урусова!! Развяжи меня!! — злость вскипает в медведе, упертость и упрямство природное заставляют челюсть сжать, — Ладно! Да, ты права! Я не следил за тобой пол года! Я тебя искал! И пока искал, я проникал в твои сны. Да, я хотел отомстить! И да, моя мать знала, как и мой отец. Я приехал к ним, когда обнаружил, что наш дом разрушается, что ты уехала из него много лет назад. Я приехал к родителям, но никто! Никто больше не знает. Всего четыре человека в этом мире знают, что я жив! Ты, мои родители и ведьма из деревни в горах! Не заставляй меня возвращаться к началу нашего с тобой разговора, почему я это делал! Я взял с матери слово, что ниодна живая душа не узнает обо мне. Черт... -Сколь откидывает голову на подушки, злобно сопя и смотря в потолок. Без помощи Фальки он явно не освободится, — Видела бы ты, как она в обморок грохнулась, когда меня увидела.
Сколь все еще помнил в красках, как Анна потеряла сознание, едва увидела его. Новая прислуга Урусовых и в глаза не видела Сколя никогда, потому и не поняла подвоха, открывая дверь вошедшему Аскольду, и хозяйке доложила, что ее ждут внизу. Мать все еще траур носила, а в доме все пять лет зеркала завешаны были, будто покойника в стенах хранили. Свет не добирался до гостиной фамильного дома. Сколь несразу голос матери узнал, он стал бесцветным, тихим. Анна всегда была необычной женщиной, во всех смыслах. В ней была та непередаваемая дымка легкого женского безумия, что отличала ее от остальных. И увидев своего сына спустя годы траура женщина решила, что сошла с ума окончательно. Упала в обморок прямо на пороге гостиной. Сколю и прислуге пришлось час отпаивать хозяйку всем имевшимся в доме коньяком. И еще три часа доказывать, что Анна не сошла с ума и перед ней в самом деле ее сын, живой и здоровый. Первым делом Анна схватилась за бумагу, тут же невестке написать со слезами счастья на лице. И долго упиралась перед запретом сына этого не делать и молчать. Не смотря на то, что узнал Сколь от Фальки, он не жалел о своем поступке. И собирался матери высказать после всего, что язык за зубами Урусова держать не в состоянии, а он прикажет уничтожить весь алкоголь в доме!
— Я следил за тобой лишь в Лондоне. Я приехал месяц назад сюда... Я тебе это уже говорил. За пол часа мои слова не изменились, Фаль! Ты собираешься меня по второму кругу прогнать как попугая?! Развяжи меня!! — в голосе Сколя звучит нескрываемая угроза. Он не шутил и не пытался казаться более сердитым, чем был на самом деле. Даже мать признала, что вернувшийся сын стал куда более жестким и несдержанным. Чего только не бывает после воскрешения.
— Что ты собираешься делать? Так и оставишь меня привязанным? Клянусь богами, я сломаю кровать, если ты меня не развяжешь! — он не сводит глаз с Фальки, которая кажется, что-то задумала, но еще было неясно, что именно. И это раздражало, неведение всегда злило князя.

Сколь наблюдал злость в глазах Фальки, видел, как та темной поволокой затмевает взгляд жены. Как Фалька становится узнаваемой для Сколя, той, которую он хорошо знал в прошлой жизни, опасной, манящей, чарующей. От нее веяло некоей силой в эти моменты, когда магия захватывала непокорный нрав венгерской хвостороги. Так он называл ее с самого детства, едва впервые встретил. И именно такой полюбил еще будучи подростком.
Урусов выгибает бровь на вопрос Фальки, но молчит, оставляя его без ответа. Он не связывался к особыми тонкостями местного борделя, если исключить общения с его работниками и хозяйкой. Урусов был необычным клиентом. За все то время, пока он жил в этом борделе, мужчина не дотронулся ни до одной из девок, собранных в этом месте. А потому и не особенно вдавался в тонкости пребывания здесь в качестве обычного клиента.
— Я не знаю. Не поверишь, что я не проверял... — рычит он, не сводя глаз с обнаженной жены, держащей в одной руке палочку, в другой нож для бумаг. Можно было бы подразнить ее и сообщить, где лежит тот самый ритуальный нож, который принадлежал Фальке и в их последнюю встречу Сколь прихватил с собой, потому что не мог найти своего собственного ножа. Мужчина с интересом наблюдал за каждым движением женщины, приближающейся к нему. Слишком плавными, магическими, жаркими были ее движения. Ее близость заставляла тело мужчины реагировать на нее самый прямолинейным образом, наполняясь желанием и откровенным возбуждением. Сколь никогда не мог пройти мимо Фальки, слишком сильно было искушение.
— Я воспользовался твоим сознанием... — уже куда спокойнее отвечает Урусов, найдя небольшую лазейку в магических веревках. Фалька слегка ослабила контроль за путами, что сжимали руки медведя, тем самым ослабив их хоть и несильно. Обычный человек не вырвется. Что-то внутри же останавливалось Сколя, не давая ему снять путы не из-за физической силы, а из-за упрямства природного. Было интересно, что бы наступит дальше...
Пощечина обжигает кожу, вырывая почти звериное рычание откуда-то в груди мужчины. Странно, но резкий удар ладонью жены по лицо лишь сильнее разогнал кровь в теле мужчины, заставляя его с большим интересом наблюдая за ней. Глаза медведя едва не потемнели от расширившихся зрачков. Внутри него клокотал адреналин, нескрываемое желание и тонкая грань опасности, которую излучала сейчас Фалька.
— Это тебе за нарушение обещания! За то, что чуть не свел с ума меня вторжением в мои сны!
На лице князя проступает хитрая усмешка. Прекрасно помня некоторые из снов, что насылал на собственную жену, мужчина чуть приподнялся, насколько позволяли связанные руки, приближаясь к лицо жены.
— Еще скажи, что некоторые из них тебе не нравились... Я ведь тебя чувствовал, а непросто видел... — дразня жену, Сколь вновь откидывается на подушки, намеренно оставляя свои руки связанными, но больше уже сам держась за постепенно расслабляющиеся веревки, не показывая жене, что те ослабились, потеряв натяжение. Сколь выжидал.
Ощущение острого, пусть и несильно, клинка у самого сердца приятно и играюче холодило ощущения. Сколь не боялся за свою жизнь. И не только потому, что ощущал — его сейчас убить невозможно. Но и потому что твердо знал — Фалька не убьет его, как бы сильно ей этого ни хотелось. Но небольшой укол растекается по коже, добавляя странную остроту общему возбуждению. Урусов не может сказать, что это неприятно, но и радоваться таким ощущениям было бы странно, по крайней мере, испытав их впервые. Он прихватывает прохладный палец жены губами, едва ощутимо кусая и ощущая вкус собственной крови на ее коже, поднимая глаза на нее.
— Не смей так больше поступать. Поступишь так снова, я тебя убью. — шепот жены, ее горячее дыхание по коже окончательно срывают все сдерживающие опоры, все терпение и желание игры. Мужчина рвет ослабевшие путы, но попытка проваливается, видимо Фалька вовремя вспомнила про свою ловушку. Нужно было раньше. Веревки с силой впиваются в кожу, не давая князю подняться. Его желание становится невыносимо от неспособности исполнить его, прижать к себе жену, пообещать ей все, что она захочет. Вместо этого, Сколь лишь сжимает зубы, продолжая все так же хитро смотреть на жену, не желая покоряться окончательно.
— Убив меня — отправишься за мною следом. Готова умереть со мной? Боги дали понять нам, что по одному мы не способны умереть. Лишь вдвоем сможем покинуть этот мир... Вместе! — не зря родители были против ритуала, что совершили Аскольд и Фалька много лет назад, связав свои души. Теперь они были единым целым и не расстаться им теперь, ни умереть по-одному. Всегда найти друг друга, где бы ни были. Всегда быть в силах проникнуть в мысли и чувства друг друга. Одна душа на двоих — вот что теперь ждало их до последнего вздоха. Их дар и их проклятье — как посмотреть...

Она все продолжает игру, сама устанавливая правила. А князю остается лишь следовать этим правилам, но прежде отгадать. Чего хочет его жена, мести или же наслаждения? В комнате становится жарко, словно кто-то разжег камин во всю его силу. Слова Фальки заставляют концентрироваться, держаться за реальность, как бы тяжело это ни было. «Так же хреново...» Новый удар по щеке на мгновение отрезвляет, заставляя злиться ни на шутку.
— Что ты знаешь о том, как мне было, милая? Когда вся моя жизнь оказалась пустым сном, от которого меня пробудили, у меня не было ничего. У тебя были родные, люди, которые тебя любили, держали здесь. Я же очнулся после своего сна совершенно один. Все еще хочешь знать, было ли мне хреново по утрам? — в глазах Урусова скользит жестокость, холодным лезвием раня жену. Он не собирался извиняться, каким бы правильным этот поступок ни был. Он пробирался в ее сознание, мучил ее то опасностью смерти от собственных рук, то невероятным наслаждением, вспоминая, как хорошо им было все те годы брака до его смерти. Но тем же самым ритуалом Урусов мучил и себя. Этот кинжал был обоюдоострый. Раз за разом отпуская свою мученицу, мучитель понимал, как одинок в этом мире, как чужд этому миру и не должен находиться в нем. Как никогда Урусов жалел, что смерть оттолкнула его от себя. И лишь природное упрямство заставляло его двигаться дальше.
— Я не пугаю тебя... — ее глаза будто опьяневшие, горят диким огнем. Сейчас они оба способны на все, так бывало в те мгновения, когда находиться с ними становилось опасно. И это знали все, — Я предлагаю... Я не врал тебе во снах, я нашел тебя. И я заберу тебя с собой... Тебе решать, куда.
Он чувствует, как лезвие перестало так угрожающе давить, оставляя узор из капающих алых нитей на коже стараниями его жены. Фалкьа сменила гнев на милость, подобно древней Богине. Приняла предложенный дар. Ведь дар уже не нов, поистрепался, да и цена ему ломанный грош, если так посмотреть.
Он знал, что смерти Фалька никогда не страшилась. Своей так уж точно. Чего она боялась на самом деле, так это смерти мужа своей. И Именно этот страх нагнал ее в этом мире. Теперь ведьма явно больше ничего не боялась. Так думал Сколь, всматриваясь в глаза жены, где злость растапливалась все подходящим желанием. Он видел, как сбивается ее дыхание, как тело становится горячее. Он ощущал ее жар и возбуждение, отвечая на топкие поцелуи, затягивающие в свое сумасшествие. Мужчина не мог прикоснуться к Фальке, не мог дотронуться, забрать этот контроль себе. Это раздражало, но в то же время доводило до совершенно странного, не поддающегося объяснению удовольствия. Доверие на уровне подчинения. Это заводило еще сильнее. Урусов готов был подыграть, лишь бы жена не медлила... Поцелуи становятся все требовательнее, жарче, острее. Потеряв возможность осязать привычным образом, мужчина ловит себя на том, что начинает ощущать прикосновения куда сильнее. Едва ли утихшее от злости возбуждение, разгорается с новой силой от прикосновений Фальки, задумавшей слишком жестокую, но вместе с тем, завораживающую пытку, заставляя мужа вести борьбу внутри себя. Одна его часть желает вновь ощутить свободу действий, прижать жену к себе, вновь ощутить контроль над ситуацией. Второй же частью самого себя Сколь заинтригован в жажде новых впечатлений, что не один раз уже вели их на встречу куда более диким экспериментам. Странно, что подобное еще ни разу не было испробовано. А в мыслях князя уже сама дочь Мары представала связанной и стонущей от нетерпения, как готов был застонать сейчас он сам. От нехватки воздуха кружится голова. Жадно глотая воздух, Сколь не сводит взгляда с любимой, так бесстыдно дразнящей его, взявшей полную власть над ним и их удовольствием. Мужчина хрипло стонет, ощущая жар тела Фальки. Вновь оказываясь в ней и на сей раз способный на куда более долгий процесс, получив первую разрядку ранее. Лишь сильнее сжав пальцами веревки, он подается бедрами чуть вверх, входя в жену, подталкиваясь в нее, ощущая как разум едва ли способен удержаться в голове. Что окажется сильнее — самоконтроль или же удовольствие и жажда жены? КТо первый из них сойдет с дистанции этого животного забега?

Это безумие под властью магии, опьяняющей, захватывающей. Так казалось Сколю раньше. Но магия ли всему виной? Что он будто опьяневший реагирует на свою жену, на ту, что имеет над ним свою власть. Не в магии дело. В самой Фальке, в том, как она способна была влиять на Урусова. В ее силе над ним. Это не объясняется ниодной магии, никаким проклятьем. У этой химии нет ниодного достойного объяснения.
Мужчина ощущает, как веревки перестали сковывать его руки, но само желание прикоснуться к жене доставляет странное, мучительное удовольствие нетерпения. Как то, когда при всех на приеме Сколь смотрел на свою жену так страстно желая ее и не в силах получить из-за десятка гостей за столом. Этот невыносимый голод, разъедающий изнутри. Но до чего сладкий, до чего возбуждающий.
Сколь сжимает в ладонях веревки, смотря на Фальку, на ее движения, на то, как затапливает возбуждение их обоих, как движения становятся быстрее, жарче, томительней. Игра с собственными порывами, схватить, перевернуть, взять верх над нежным хрупким телом. Вместо этого намеренно отдавая первенство, намеренно подчиняясь женскому желанию стать сильнее, стать первой. И от этого ощущая невероятную тонкую грань удовольствия на уровне не сексуальном, а на уровне эго. В подчинении есть своя прелесть и есть свое удовольствие. Лицо горит от двух пощечин, заставляя отвлекаться и тем самым оттягивая приближающееся удовольствие, наслаждаясь самим процессом. Пока женские стоны не звучат еще громче, тем самым не срывая последние сдерживающие барьеры. Резко садясь он прижимает жену за бедра освободившимися руками. Тяжело дыша, не сдерживая стоны, лишь завладевая губами любимой, ловя ее дыхание. Придерживая за поясницу и не мешая двигаться, лишь ощущая ее ногти на своих плечах, оставляющие глубокие царапины. Сколько километров таких полос осталось в памяти Урусова? И каждая звучала стоном удовольствия его жены.
Кожа становится влажной от испарины, что капелькой пота стекает вдоль позвоночника. В комнате катастрофически нечем дышать от жара двух тел на грани оргазма. Только не останавливайся... Еще... — звучит в голове женский голос. Раньше они смеялись, что умеют читать мысли друг друга... Шутка ли это была?

1973. Горы.
Зима жестока в этом году. Непрекращающиеся бураны едва не закапывают ученых, погребая под снегом. Если бы не магия, то и не видать им больше белого света. Драконы тоже не рады такой зиме: нервные, раздраженные. На каждого самка по четыре мага нужно, что бы успокоить. Кладки драконьи замерзают в эту стужу, приходится согревать магическим пламенем, иначе потеряют они выводок, а это равноценно катастрофе. Сколь не помнит, когда последний раз спал, когда последний раз нормально ел. Некогда им становится, не думают о себе. Да и жене давно уже не писал. Стыдно становится, дает себе обещание написать сегодня, возвращаясь с дежурства в избу. Небольшое поселение драконологов у самого склона год. Небольшие избы: кровать, печь да стол, вот и все жилье. Баня на всех, да бесконечный снег — вот и возможность держать себя в порядке. Суровый край не терпит неженок.
Уже подходя к избе Урусов чувствует запах еды. Да так, что желудок сводит, заставляя сглатывать слюну от голода. Когда уходил пара кусков хлеба оставалось да с десяток яиц, принесенных местными. Вот и весь ожидаемый его ужин. Откуда ароматы домашней еды? Собака громким лаем приветствует хозяина, огромного пса почти замело снегопадом. Сколь открывает сени, пуская пса в избу на сложенные опилки для животного. Тот с радостью зарывается в сухой настил всем телом, согреваясь и высыхая. Воздух встречает временного хозяина теплом. Кто-то успел растопить печь? Достав палочку медведь медленно открывает дверь в саму избу, держась наготове. Что за непрошенные гости? Но увидев искомое Урусов замирает на месте, не веря своим глазам. Видение от холода? Или чья-то магия? Посреди избы жена его стоит, будто в их доме. Сколь замирает на месте, не веря своим глазам. От резкого тепла помещения голова кружится.
— Княже, я настоящая, не навь какая, так что обними меня, — тогда, когда Сколь дотрагивается до нее, снимая драконьи рукавицы, замерзшими пальцами, чувствует, что в самом деле не видение. Что жена приехала на этот край света.
— Что ты здесь делаешь? — удивление не скрываемое голосом звучит из уст медведя. Так вот откуда и запах домашней еды, и тепло родного дома в чужой избе. Все от того, что самая важная часть его жизни сейчас была вместе с ним. Будто последняя деталь пазла встала на место.
Шкура падает на пол, жена в одной рубашке стоит, едва прикрытая тонкой тканью. От одного лишь этого вида жаром кровь обдает в теле Урусова, заставляя стягивать медвежьи шкуры да тяжелую одежду. Тянет к себе хрупкую деву, поднимает на руки, целуя жадно, не скрывая голода по любимой жене, сажая на край дубового стола, не выпуская из рук.

Она всегда была той недостающей частью души, без которой не было спокойной жизни Урусова. Еще до их свадьбы, до кровавого ритуала богам. С первой их встречи что-то внутри изменилось, нашлась та деталь, без которой мир не был полным. И теперь Сколь понимал, как драгоценна для него эта деталь.
— Я люблю тебя сильнее жизни... — шепчет он в губы жены, тяжело дыша после волны полученного удовольствия, не отпуская ее, не давая отстраниться, эгоистично и жадно.

1973.

— Ты решила меня уморить от жары? — изба растапливается будто баня. Жена вновь капризничает, не дает к себе притронуться, все дразнит, как дома. Сперва в ваннуую, да в семи водах отмокать, а уже потом и голоде да жажде думать. Вот было правило Урусовой каждый раз, когда Аскольд возвращался. И не смотря на то, что в этот раз жена сама приехала, все равно заставила мужа магией втащить большую бочку в дом, да водой наполнить, подогревая ее с помощью заклятия. От воды пар шел, а жена вновь и вновь выливала на голову мужа воду, подбавляя жара. Уже и окна запотели в избе, кто посмотрит, решит, с ума сошел Урусов, с жизнью покончить решил что ли? Сколь слышит, как пес из сеней любопытно морду в дверь просовывает, студеный воздух пускает. Он бьет резкой волной по распаренной коже, отрезвляет немного будто глоток холодной воды в жаркий день. Хочется открыть окно, но опасно в такой буран.
— А ну пошел! — рявкает на него князь, только пес уже всем своим огромным телом заходит в избу, хвостом виляет, чует запах мяса да молодой хозяйки, — Приблудился на мою голову, кабан. Что делать с ним теперь, не знаю... — Урусов недоволен, лишняя проблема на голову. Намыливая кожу, мужчина все пытается ухватить выворачивающуюся из рук жену. У самой уже рубашка намокла, да с волос редкие капли воды падают, — Больше я не воняю? — смеется сколь, наконец поймав жену за край рубашки и потянув к себе в большущую бочку так, что оба с головой под воду уходят, а вода через край на деревянный пол льется. Целует князь жену, наконец-то добравшись до нее, лишь сейчас понимая, как сильно скучал по ней. Как не хватало ему Фальки.
Пес устраивается у двери, своим весом закрывая ее и довольно зевает, согретый в жаре горячей воды с приятным сладким запахом незнакомки. Она явно приходится по душе псу, от того он и глаза не сводит с Фальки да с хозяина своего нового.

Она говорит, и Сколь убирает руки, опираясь о них позади себя, дает Фальке возможность встать с кровати, отстраниться, отойти. Драгоценное мгновение упущено, вновь жестокая реальность опускается на них. Сколь внимательно смотрит на Фальку, на ее движения в свете летней ночи Лютного переулка. Улыбаясь чему-то своему, Сколь на мгновение переводит взгляд на упавшее на пол письмо.
— Ты так и не сказала мне, что у тебя с рукой... — сев на постели и положив локти на колени, он рассматривает жену, нагую, не скрывающую ничего от него. Взгляд вновь цепляется на россыпь тонких шрамов. Их точно не было раньше, да и на след ритуала не похоже. От одной мысли, что кто-то мог обидеть Фальку, Сколь едва сдерживается, сжимая челюсть. Протянув руку, он притягивает ее к себе, мягко поглаживая по коже и пряча лядом на ее животе, вдыхая запах ее кожи, на мгновение, всего-лишь короткое мгновение ощущая, что может выдохнуть, расслабиться, успокоиться. Но это мгновение становится дороже всех прожитых лет. Лишь ощутив вновь рядом ту, кого ему так не хватало. После стольких лет разлуки вновь влюбляясь в нее как мальчишка, вспоминая всю ту силу чувств, что распирала душу. Он чувствует ее пальцы в своих волосах и от этих ощущений по телу идет приятная дрожь. Этого ему так не хватало.
— Останься со мной... — тихо произносит он, поднимая глаза на жену, заглядывая и ловя ее взгляд.