Декабрь во всю успел уже вступить в свои права. Приближающееся рождество все сильнее ощущалось в Англии. В воздухе звучали ароматы хвои, рождественского печенья и пирогов. Дома постепенно окрашивались в цвета приближающегося праздника, на дверях появлялись яркие венки, перед семейными поместьями образовывались ледяные и снежные фигуры. Дома готовились отмечать Рождество, задумываясь о подарках и рождественском ужине. Все, кроме одного...

Дом Керроу стоял в стороне от общего предрождественского безумия. Домовики практически не убирали выпавший снег с дорожек, ограничиваясь лишь главной. Дом будто упал в спячку, укрываясь под толстым слоем декабрьского снега. Не было ни намека на праздник, а на двери ни сегодня — завтра мог появиться не праздничный, а похоронный венок с черными лентами вместо алых. Дом будто бы спал, парализуя своей тишиной снаружи и изнутри. Он закрыл свои двери для всех гостей, стал нелюдимым, хранящим в своих стенах страшную тайну. И имя этой тайне было Андриан Керроу.

Вот уже некоторое время сын хозяина дома находился в поместье. Решение забрать его из Мунго было принято резко, но Френк Керроу ни разу не пожалел о принятом решении, не смотря на то, что все колдомедики были единогласно против. Репутация их семьи, репутация сына, его личная жизнь и его физическое состояние — все это не было поводом для сплетен и грязных статей в желтых газетенках. Увидев статью, в которой красовалась крупная фотография сына в больничной палате, Френк едва не разорвал все редакции Англии в поисках этого самоубийцы, что рискнул выпустить подобную статью, пробравшись в палату и тайком сфотографировав умирающего. Решение было принято! Если Адриану суждено умереть, он сделает это без посторонних глаз и пересудов. Если же он выживет, на то воля Мерлина.

Тишина поместья была лишь пустой видимостью. Дом будто бы вымер, но так казалось лишь в первое мгновение. Домовики в нем, приглашенные сиделки и слуги, изнутри этот дом, точнее, отдельная его часть, могла напоминать неспящий никогда муравейник. Лекари сменяли друг друга, отказывались от работы или же падали в яму собственной некомпетентности. Никто не знал, что происходит с сыном хозяина дома. Никто не мог остановиться процесс самоуничтожения его организма. Никто не знал, как прекратить этот процесс разложения, когда кожа растворялась сама собой, под действием какого-то проклятья, неизвестного медикам. Лишь благодаря оглушающим заклятиям по периметру всего крыла поместья, где находилась импровизированная палата, созданная по мановению ока по всем правилам лечения подобных пациентов, дом был избавлен от криков, что становились слышны лишь на втором этаже. Большая часть медиков и сиделок не выдерживали эти крики морально и физически. Начинали мечтать о тишине, после чего покидали свое рабочее место. Ты не поможешь пациенту, если начинаешь мечтать о его смерти.

Френк Керроу это понимал. И потому не осуждал отказывающихся от этой работы. Он всегда многое понимал, а потому почти всегда мог логически объяснить себе причину тех или иных поступков человека. За эту работу брались далеко не все, а те кто брался, не всегда выдерживали. Но мужчина всегда был упрям. Он будет продолжать до тех пор, пока его единственный сын не придет в себя... Или не отправится на тот свет. В любом случае душераздирающие крики боли в этом доме прекратятся.

Выбор на нового колдомедика пал неожиданно даже для самого Френка. Собрав все возможную информацию о молодом человеке, мужчина рискнул вызвать его, предлагая ему то, что вряд ли любой врач мог бы получить в Мунго... Более чем достойную и щедрую оплату, возможность применить весь свой целительский талант и добиться невероятных достижений, доверие чистокровных древних родов. И за все это Керроу требовал лишь одного — беспрекословного молчания. Никто! Ни одна живая душа на всем свете не должна была узнать о том, что происходило в стенах этого дома. К этому условию Френк Керроу относился более чем серьезно, требуя от нанимаемых сотрудников непреложный обет.

Когда дверной звонок раздался в доме, глава рода находился в своем кабинете. Все четко, минута в минуту... Кивнув домовику, мужчина отложил письмо, которое писал в Министерство. С недавних пор он работал дома все время, которое мог позволить себе для этого. От заседаний Визенгамота не отказаться никак, но в остальном мужчина предпочитал находиться в поместье. Коллеги, слышавшие, что с его сыном произошел страшный несчастный случай, понимали желание мужчины. Домовик вновь показался на пороге кабинета, уже в компании с молодым лекарем, чо заставило Френка подняться из-за стола, поправляя пиджак своего костюма.

— Мистер МакГонагалл... Рад, что Вы смогли рассмотреть мое предложение... — голос мужчины был будто лишен эмоций. В этом был весь Френк Керроу, по которому никогда небыло понятно, о чем он думает, и что чувствует. Ни голосом, ни выражением лица, ни движениями мужчина не выдавал ничего. Указав на два кресла, расположенных друг против друга у камина, щелкнул пальцами, приказывая домовику разжечь в нем огонь и принести гостю выпить, — Во-первых, хотелось бы предупредить Вас сразу о том, что этот случай весьма серьезный. Несколько лекарей уже сошли с дистанции, признав свою некомпетентность. Меж тем моему сыну все хуже. Я расскажу вам все, что вас будет интересовать, но сперва должен предупредить, что все, что вы услышите и увидите в этих стенах, должно остаться здесь, — появившийся вновь домовик держал на подноси бутылку огневиски и две чашки крепкого чая, — Видите ли, доктор, я человек с некоторой властью в руках, как вы могли бы догадаться... Я умею быть благодарным, когда это справедливо. И умею наказывать тех, кто нарушает данное слово... Вас мне рекомендовали как человека надежного и талантливого. Я надеюсь, что моя благодарность вам будет интересна...

Френк внимательно смотрел в лицо молодому мужчине, пришедшему в этот дом, дабы помочь. По лицу человека, его манерам и движениям можно было многое сказать о человеке, его мысли, когда он лжет, когда пытается сам поверить в собственную ложь. Френк наблюдал это слишком часто на заседаниях Визенгамота. Его глаз давно уже стал наметан на лица людей. В этой жизни была всего пара человек, чьи мысли Керроу не мог "прочесть". И один из них сейчас находился в своей спальне, больше похожей на больничную палату.

Сказанное лекарем было довольно разумно и приятно. Мужчина наслушался уже пустых обещаний и хвалебных бравад, что каждый новый лекарь уж точно быстро поймет причину болезни и готов дать сто процентную гарантию выздоровления. Возможно, сейчас МакГонагалл не давал этой гарантии именно потому, что уже видел своего будущего пациента. Легко бравировать своими доблестями, пока не встретился с врагом лицом к лицу. На лице мужчины появилась едва заметная кривая улыбка. Пока все, что слышал мужчина, его устраивало. Указав рукой на два кресла, Френк предложил не торопиться сразу же к пациенту. Все равно лишняя минута уж точно ни на что не повлияет.

Опустившись в одно из кресел, Керроу взял приготовленный чай, взглянув на пару мгновений на камин.
— Мистер МакГонагалл, я разумный человек. И ненавижу необоснованные глупые надежды. Я благодарен Вам за то, что вы трезво смотрите на ситуацию. Я прекрасно осознаю, что мой наследник может не выжить. По всем законам природы он должен был умереть на месте, но что-то все же держит его на грани. Признаться, я не ожидал, что он столько протянет, — мужчина отпил глоток чая, тихо ставя чашку из тонкого английского фарфора на блюдце. Он говорил без эмоций, казалось, что страх смерти единственного сына полностью отсутствует в этом человеке, — Мне отрадно слышать Ваш настрой. Вы узнаете все, что мне известно о произошедшем, но в свою очередь я прошу вас о том, что бы все это осталось между нами в границах этого дома. Раньше я настаивал на непреложном обете, сейчас я просто предпочту слово джентельмена. Я думаю, что вы, как человек умный и сознательный, и так понимаете, что будет, если конфиденциальная информация выйдет за пределы поместья...

Френк спокойно смотрел на мужчину, будто речь шла о погоде за окном. Глаза этого человека не выражали никаких эмоций, наполненные холодом всего льда Арктики.
— Мой сын занимается поиском и оценкой магических артефактов. По долгу своей работы он часто покидает пределы Англии, выезжая на место обнаружения того или иного артефакта. Получив задание от заказчика он направился куда-то в районы северной части Африки. Я не знаю куда именно. Думаю, все равно это не будет играть роли. В качестве проводников ему дали двух человек из местных жителей. По их рассказам потом, все было вполне благополучно, пока они не приблизились к самому артефакту, находившемуся глубоко под землей. Вероятно, мой сын нарушил собственную безопасность. А быть может, сам артефакт представлял опасность по своей природе и магии. Словом, при приближении к нему, защита артефакта сработала, произошел взрыв и выброс древней магии. Моего сына доставили в Мунго благодаря порталу. Подробнее я не могу рассказать, потому что сам не в курсе подробностей. — новый глоток чая и звук фарфора при соприкосновении с лакированной повехностью стола, — Должен предупредить, что возможно, то, что влияет и разрушает здоровья Адриана, может подействовать и на окружающих. Несколько сиделок жаловались на то, что когда они дотрагиваются до моего сына, на их ладонях остаются следы, напоминающие ожоги. Металл рядом с ним меняет свою структуру и цвет. Кто-то из лекарей требовал какой-то маггловский предмет, говоря о том, что в опасности находится не только пациент, но и все, кто находится рядом с ним.

Короткий вздох мужчины служил завершением всех предисловий и предупреждений. Взглянув на лекаря, Френк поднялся со своего кресла, приглашая мужчину следовать за ним к будущему пациенту.
— Периодически он приходит в себя, иногда даже бывает в сознании. Но с момента, как его забрали из Мунго, положение его стало не то, что бы лучше... Некоторые испытывают шок при первой встрече.
Широкая лестница на второй этаж заканчиваясь незримой воздушной мембраной оглушающего заклятия. За тонкой невидимой защитой начинался новый мир боли. Воздух был пронизан стонами, будто вибрировал. Крики доносились из спальни даже через закрытую дверь. Остановившись возле нее, Френк Керроу взглянул еще раз на Роберта, прежде чем открыть ее.

Всех новых гостей при входе встречал невидимый удар тяжелого густого воздуха, смешанного с запахом трав, лекарств и разложения живой плоти. Этот удушающий запах мог сбить с ног неподготовленного человека. Будто в помещении находился мертвец, а не живой человек. Сладковатая вонь пробиралась в нос, толкала изнутри, впитывалась в одежду и волосы. Спальня больше походила на палату с множеством признаков больничного помещения. За прозрачным ограждением вокруг кровати находился пациент, уже с трудом похожий на человека. Малейшее прикосновение к нему доставляло боль, а потому пациент находился под заклятием левитации, находясь на некотором удалении от кровати. При первом взгляде было сложно оценить, в сознании ли находится хозяин комнаты. Голову запрокинута, глаза, почти лишенные век раскрыты. Лишь рваное учащенное хриплое дыхание говорило о том, что тело все еще цепляется за жизнь.

— Если вам что-либо понадобится, домовики принесут все, что нужно, — казалось, что Френк не желает видеть то, что осталось от его сына. Не смотря на пациента, мужчина покинул палату, закрывая за собой дверь. За те несколько секунд его прибывания в спальне, он не взглянул на больного ни разу.

Тьма накрывала горизонт. В воздухе ощущался запах озона и крови. Как бывает всегда после яростного боя. У магии есть свой запах. Магия пахнет грозой в ночном небе. Поле боя пахнет кровью и огнем. Яростным пожаром, сжирающим все на своем пути, пожирающим душу. Адское пламя — любимое заклятие Адриана, к которому он прибегал лишь когда позволяла ситуация. Правил не так много: открытое пространство, скопление противника и непрерываемая концентрация. Адское пламя имело свой разум, но мало кто знал, что адское пламя имело сознание мага, который вызвал это заклятие. Адриан часто ощущал жар адского пламени в собственном теле. Ему казалось, что он близок к драконам в этот миг, жидкое пламя текло по венам вместо крови. Но никогда не сжигало его самого...

До этого момента.
Каждое мгновение он теперь ощущал ледяное пламя боли, что пожирало его изнутри и снаружи. Не было жара, боль обрастала льдом. И лед сжирал его, сдирал кожу, пожирал то, что оставалось когда-то у него от души. Адское пламя теперь пожирало его самого. К запаху озона и крови добавилось нечто новое. Сладковато-душное, затапливающиее легкие, пропитывающее насквозь. Сладкий запах гниения собственной плоти. Запах, от которого никуда не деться. Вонь умирающего тела, предавшего своего носителя. И еще боль. Каждое мгновение, каждая секунда боли.

С него в прямом смысле сдирали кожу. Он ощущал это. Но картины средневековой экзекуции были лишь отдаленно похожи на то, что происходило с ним. Наследник дома ощущал, как его тело лишается кожных покровов. Но это происходило плавно, кожа просто растворялась на его теле. Ему казалось, что иногда он даже слышит шипение пенящейся ткани. Ему так казалось. Его воображение рисовало сумасшедшие картины. Лишь воображение оставалось ему.

Все реже он приходил в себя. Все реже слышал разборчивую речь. Все реже мог открыть глаза. А вскоре просто перестал их закрывать. Не мог. И тогда лишь магия не дала ему ослепнуть. Не сразу он понял, что на лице пропала кожа, а значит не было и век. Все это сопровождалось сумасшедшей болью, доводящей до иступления, до сумасшествия. Спасительное забытие, в которое падал от боли Адриан, спасало редко и ненадолго. Большую часть времени он находился в прострации между сном и реальностью. По словам врача, которые он изредка мог разобрать, его нельзя было погружать в сон окончательно. Тогда становятся неясны продвижения лечения. Врач вызывал у Керроу лишь ярость. Он двигался слишком осторожно. Был слишком нерешителен. Он держал Адриана между двумя мирами, не давая ему упасть, но и не возвращая в сознание.

Когда ему удавалось прийти в себя, он сжимал горло лекаря, превозмогая собственную оглушающую боль. Он требовал чего-то, что не мог высказать. Голосовые связки предали его давно, сорванные криками боли, прогнившие. Не звук вырывался из горло, хрип. Адриан перестал узнавать собственный голос. В своих видениях он тонул в черном топком болоте. Масляная жидкость заполняла его горло, не давая сделать вдох, заливала нос, глаза. Это не была вода, это не было маслом. Что-то незнакомое Адриану, оно текло медленно, будто жидкий мед, имея резкий неприятный запах. И вместе с этим стекала кожа молодого человека. Он тонус в собственной крови, растворяясь в пепел.

В ужасе он просыпался в полной темноте. Вздрагивал, от чего боль волной проходилась по телу. Он не ощущал никакого давления, должно быть он был в подвешенном состоянии. Время вокруг него остановилось. Он не знал, какое сейчас время дня, какой день, какое время года. Вокруг него была постоянная темнота и лишь запах, который давал ему хоть малейшую связь с реальностью...

— Приветствую, мистер Кэрроу,
Незнакомый голос вырывает Адриана из новой прострации. Но отвечать нет сил. Он почти не слышит из-за оглушающей боли во всем теле. Перед глазами все плывет. Ему залили какой-то состав в глаза, что бы сберечь их. Лишь прерывистое дыхание дает еще понять окружающим, что этот труп еще жив, еще цепляется за свое существование. Адриан и не знал о себе, насколько он живуч и как сильно хочет жить. Но ранняя смерть просто не входила в его планы. Он был в этом столь же уверен, как и во всем остальном, что его окружало.

Периодически приходя в себя он слышал знакомые голоса. Отец, Алекто и Амикус, Антигона... Последний голос звучал чаще остальных. Должно быть она проводила здесь больше времени, чем все остальные. Зачем — Адриан не мог понять. Но и сделать с этим ничего не мог. Попытавшись сглотнуть на незнакомый голос, Керроу лишь едва ощутимо повернул голову, насколько ему позволяла боль. Он хотел пить, но даже сказать об этом было непосильной задачей. А потому он терпел и ждал, когда пройдет все это. Когда магия перестанет держать его меж двух миров. О том, куда он последует тогда, Адриан не думал. Хоть куда-нибудь — это будет в любом случае лучше чем то, что было с ним последние недели.

Время тянулось вязко, прилипая к пространству. Адриан ощущал волны боли, что приходили к нему изнутри или снаружи. За прошедшее время он научился различать то, что приносит ему особую боль. Его болезнь или же лекарства. Он не сдерживал крика от этой боли, но никогда, ни разу не молил прекратить или же завершить его муки. Ни разу не было от него просьбы об убийстве. В этом был весь Адриан Керроу.

— Я Роберт МакГонагалл, колдомедик. Вы можете говорить со мной?
Вместе с вновь услышанным незнакомым голосом Адриан ощутил, что боль будто бы притупилась. От этого ощущение удивление заставило парня раскрыть глаза, направляя все силы на фокусировку зрения. Он не мог пошевелиться, но теперь хотя бы немного видел происходящее вокруг него. Он видел молодого мужчину, представившегося колдомедиком. Новый незнакомый голос принадлежал ему. Стало быть новый...

— Мне трудно говорить... — после некоторых попыток, не увенчавшихся успехом, произнес Адриан, прикладывая много своих жалких сил на одну фразу. Он ощущал, как каждое слово будто тупой нож режет с зазубренами его горло изнутри. Он ощущал собственную кровь на языке, чувствовал, как она течет с губ. Его волновал всего один вопрос, о котором он думал слишком много.
— Что со мной?

Память — странная вещь. Мы можем помнить то, что было с нами пятнадцать лет назад, а совершенно позабыть то, что произошло всего лишь за месяц до настоящего момента. Все, что память преподносила Адриану о том дне, после которого в его жизни наступила темнота и мрак, была лишь одна яркая вспышка голубоватого света. Ослепительно-яркая, едва не прожигающая сетчатку. И волна такого горячего воздуха, не пара, а именно воздуха, что это обожгло кожу. Это все, что помнил парень. Следующие же его воспоминания слились в одну сплошную боль и мучение. Он горел и растворялся заживо. В нос был ядовитый запах собственного разложения, мертвой ткани, что сходила с него пластами. Вновь и вновь он пытался вспомнить, что же было еще в той пещере, как она выглядела, кто был вместе с ним, что звучало тогда в разговорах. Но он не мог вспомнить ничего... Ни как добрался до того места, ни как выглядели маги, встретившие его. В его голове лишь звучал голос Темного Лорда, который требовал узнать, что за артефакт обнаружили их друзья. Можно ли применить этот артефакт на пользу их делу. Темный ЛОрд дал шанс Адриану, и этот шанс теперь методично и жестоко убивал его каждую секунду.

Слушая лекаря Адриан непроизвольно поморщился. Магглы... Это слово было для молодого человека будто удар бича по обнаженной плоти, лишенной кожи. Яркая вспышка стойкой холодной ненависти вспыхнула в нем, что, на удивление, помогло справиться с болью, будто остужая это пламя своим ледяным звучанием. Прикрыв глаза прозрачными веками, молодой человек сделал попытку вздохнуть.
— Надежда... — повторил он за лекарем... Это идиотское слово никогда не нравилось Керроу. Он искренне полагал, что надежда — это лишь глупое пустое мнимое утешение человека, что бы прикрыть им безнадежность положения. Не существовало никакой надежды. Это слово было так же непонятно Адриану как и многие другие: дружба, привязанность, душевное тепло, уют, поддержка. Все эти слова не доносились до сознания молодого человека. В его разуме не было мест, куда могли бы встать как части пазла эти слова. Он не понимал их значения... — Что такое надежда? — произнес он, устало посмотрев вновь на врача. Тот уже начинал собираться, что бы покинуть Адриана, оставить его вновь в одиночестве, наедине с его болью. Единственным существом, кто находился теперь возле Керроу постоянно, был старый домовой эльф, который в буквальном смысле воспитал Адриана. Седой и облезлый, противный по своему характеру и суровый, он все же был болезненно предан наследнику дома с самого его детства. И именно сейчас Адриан ощущал его присутствие и манипуляции в полной темноте своей палаты.

— Я не знаю, что вам сказать... Я не помню ничего, лишь то, как яркая вспышка сбила меня с ног, когда я попытался впервые приблизиться. Я даже не знаю, как оно выглядело... Я не понимаю, что я сделал не так... Расчет был верный, — говорить было тяжело, что что-то подсказывало Адриану, что он должен был сказать это. Пусть и ценой своего состояния, ему необходимо было озвучить все это. Он сделал все, что мог, все, что умел. Он был профессионалом своего дела! Он точно знал, что и как делать при обнаружении артефактов. Но... Невозможно дать оценку своим действиям, когда ты не помнишь их... Возможно, он где-то ошибся. Но где...

— Что вы сейчас испытываете?
Адриан всегда был скуп на проявления эмоций. Мало, что могло заставить его изменить обычно непроницаемой выражение лица, но сейчас он это сделал бы. Если бы его лицо было таким, каким он его помнил. Возможно недоумение скользнуло в его глазах в ответ на странный вопрос лекаря. Что он сейчас испытывает...
— Доктор, давайте когда я поправлюсь и смогу встать, я сниму с вас кожу живьем, волью вам в горло расплавленную кислоту и сожгу вам веки... Возможно тогда вы и сами ответите на свой вопрос... — однако мысль о том, как именно он выполняет собственную угрозу, доставила хотя бы малое, но удовольствие Адриану. Он часто представлял, что он сделает со всеми лекарями, которые причиняли ему еще большую боль. Однажды он в ответ на крайне болезненную процедуру, проводимую медсестрой, внезапно схватил ее за горло так, что ты упала задыхаясь от неожиданной силы хватки пациента. Такие вспышки происходили очень редко, но все же бывали. Именно после них лекари менялись в доме Керроу в страхе повторения подобного и из-за страха за свою жизнь.

Когда же в спальне вновь наступает тишина, все возвращается на круги своя в привычном для Адриана темпе боли и растворяющегося в ней густого потока времени, ползущего слишком медленно, мучительно жарко. Судя по шуму в доме, Адриан понимает, когда начинается утро, а когда ночь. Его домовик неустанно делает все, что бы сократить неудобства своему хозяину. Маленький пожилой слуга, получивший все возможные советы у предыдущих лекарей, трудится не покладая рук, ревностно следя за всеми гостями, приходящими к пациенту. Эльф не любит гостей Адриана. Если на родственников и представителей семьи Керроу старый домовик не может произнести ни слова недовольства, при появлении Антигоны, слуга не сдерживается, выдавая поток негодования, недовольства и оскорблений к хоть и чистокровной, но все же не самой уважаемой девушке. Адриан резко ощущает ее парфюм в комнате, который будто входит в диссонанс со спертым тяжелым воздухом палаты. Он слышит, как она спорит с домовиком. Слышит звук удара и крик старого эльфа. После этого свежий морозный воздух волной заплывает в комнату, позволяя Адриану вздохнуть настолько глубоко, насколько позволяют ему его легкие. Он любит холод. Свежий воздух, зимний ветер, все это позволяет ему дышать, наполняя тело кислородом.

— Что за окном? — тихо спрашивает он у девушки, ощущая непривычное прикосновение женской руки с тому, что осталось от его кожи. У Антигоны всегда были холодные руки. Такими они остались и сейчас. Она единственная, кто рискует дотрагиваться до него.

Это не сон. Это странная пропаст в реальности, в которую впадает Адриан от собственного бессилия и злости по этому поводу. Он ненавидит себя все больше, отказываясь воспринимать такую реальность своего существования. Лишь громкие звуки или же какие-то манипуляции способны вырвать его их этого спасительного забытия. Боль давно уже вернулась к нему, став неотступной парой в каждое новое мгновение. Адриан привыкает к боли, все меньше помня то время, когда жил без нее. Она сводит с ума, она заставляет реальность в сознании парня меняться. В самые страшные моменты он чувствует, как сходит с ума.

Возвращение лекаря сулит последующее облегчение боли. Это несколько успокаивает Адриана. Если бы он был способен на благодарность, возможно, именно ее он испытывал бы в отношении врача. От того, что тот озвучивал каждый свой шаг, Керроу и раздражался и успокаивался одновременно. Эта странная пародию на светскую беседу смешила своим видимым спокойствием в то время, как была ничем иным как предверием очередной пытки. Адриан раньше говорил той же интонацией, озвучивая все то, что сделает со своей жертвой, дабы получить от нее ту или иную информацию. И вот сейчас он ощущал себя на месте своих же жертв. С той лишь разницей, что его пытались спасти, а не убить. Он так думал...

— Я забыл, что такое свет... — произнес Адриан, не открывая глаз, — Если вдруг это ваше "неприятно" сможет меня удивить, доктор, я заплачу вам золотом... — мысленно усмехнувшись, молодой человек думал о том, что в этой боли он едва ли мог различить что-то еще, что носило название просто "неприятно". Попробуй ему кто-нибудь сейчас вырвать зуб без магии, он и то не почувствовал бы. Один из первый лекарей фиксировал своего пациента с такой тщательностью, что Адриан не мог даже открыть глаза, а все для того, что бы в агонии он не откусил собственный язык, даже этого не почувствовав. Сейчас, когда самая острая фаза прошла, Адриан понимал, что возможно, в этом был своего рода смысл...

Когда его положение меняется, это вызывает новую обжигающую волну боли. Расплавленный металл, а не зелье, льется в его горло, разжигая пламя в тех местах, где тело повреждено. Хриплый стон боли вновь вырывается из молодого человека. Сжимая руки в кулак он ощущает собственную кожу, слезающую с ладоней. Это пробуждает новую волну паники, сильное биение сердца, что со скрипом все еще шевелится в груди. Оно пробивает слабую грудную клетку. Адриану хочется задушить целителя, выдавить ему глаза и бросить его труп на полу этой чертовой палаты, которую он даже не видит из-за темноты.

— Мерлин, будь ты проклят... — хрипит пациент, когда экзекуция прекращается. Это никогда не остановится. Это не спасение, это пытки, что всегда способны удивлять. Это отчаяние, подкрадывающееся к сознанию. Это крик ярости и боли, разрывающий тишину омертвевшего дома.

Дни тянутся за днями, время непонятно, здесь его просто не существует. Появление и исчезновение лекаря, результаты едва ли заметны. Лишь однажды, спустя какое-то время, Адриан понимает, что больше он не проваливается забытие, он спит... В самом деле, закрыв глаза и полностью расслабив мышцы он впервые за это время спит, а не теряет сознание... Это странное, непривычное чувство, впервые говорит о том, что прогресс появился...