Весна 1982.

Пустой дом, выселенный еще пять лет назад, будто населен призраками. Прислушайся, они притаились за каждый поворотом, за неоткрытой дверью, за одной из печей в углах комнат. Лишь одна комната по-прежнему полна старой мебели, когда-то наполненная жизнью, чувствами и теплом живущих в ней. Но и здесь от старой обстановки осталась лишь кровать, камин да письменный стол у окна. И неизменный прекрасный вид за собор. Она любила, когда поздней весной зацветала сирень, пытаясь забраться в распахнутое окно прямо в спальню, когда они просыпались на рассвете от звона колоколов, зовущих на службу в собор. И спальня была тогда залита солнечным светом и теплом приближающегося дня.
Сейчас же это лишь призраки старых воспоминаний, растворяющиеся в свете огня из камина, шепчущие в темноте, рвущие душу. Вновь за окном ночь, вновь несколько капель крови из истерзанной руки летят в яркое пламя камина. Он разминает затекшую шею, вновь слово за словом заводя заклинание. Эту связь не разрубить ничем. Она уже должна спать... Он еще не выяснил, где она, с кем живет и каково ей без него. Но сладкое чувств мелкой мести не может не опускаться бальзамом на истерзанную от отчаяния душу князя. В заговорах и напевной магии он всегда был силен. Если уж дракон мог уснуть крепким сном, то и с женой справится... Одна мысль о Фальке вновь затрагивает болезненные раны. Почти пять лет прошло, но боль все еще свежа. Слишком долго он ее не видел, слишком много мыслей терзали его, слишком мало ответов смог он получить на свои незаданные вопросы.
Он знает каждый ее сон. Он может контролировать их все. Она не защищена от него, не защищена от его влияния. Тот милый ритуал, что когда-то они провели под благословением богов, сейчас открыл ему новые возможности. Вот уже пару недель он приходит к ней во сне. Страшными кошмарами, играми с подсознанием. В один миг он показывает ей собственную мучительную смерть в одиночестве. В другой раз сам убивает ее, заставляя ощутить почти физическую боль. То вдруг боль сменяется жарким удушающим желанием. Он показывает ей картины своих видений, что преследовали его на границе миров, когда он и сам думал, что умер. Он вновь и вновь приходит к ней в дымке густой непроглядной тьмы, мучая ее с мстительным удовольствием, с ошеломляющим спокойствием. т.
— я знаю, где она... — однажды утром произносит Горан. Единственный, кто согласился хранить твою тайну. Единственный, кто знал и молчал о местоположении Фальки. И тот, у кого не хватило терпения больше молчать.

Июнь 1982.

Сны приходят к Фальке практически каждую ночь на протяжении уже нескольких месяцев. По мере того, как Сколь набирается силы в заговорах сна. По мере укрепления их связи, что когда-то чуть не оборвалась. Сперва легкими видениями, навязчивыми мыслями, теперь же он каждую ночь вновь был со своей женой, не отпуская ее и не давая вздохнуть свежего воздуха без своего присутствия.
Небо над Лондоном тяжелое, наполненное влагой, свинцово темное, не смотря на лето. Люди чужие, холодные, безэмоциональные. Ему сложно в этом городе, в этой стране. Они его плохо понимают... Единственное место, напомнившее о доме — местный переулок магов, но все так сильно отличается. Его практически никто не знает. Друг пытается ввести его в общество, пытается знакомить с людьми, звучат знаменитые фамилии, которые знает даже Аскольд, живущий последние годы в горах.
Он приходит к ней раз за разом, он нашел ее, следит за ней, не выпускает из цепких лап. Он знает, где она живет, с кем она живет. Он испытал бы боль, если бы был способен на чувства. Но боль быстро затихает под жаждой отомстить, что вытекает в слежке, в наблюдении за ней. За ее жизнью без него.
Несколько раз она едва его не увидела. Узнала ли? Однажды чуть было не поймала. Пусть считает, что сходит с ума. Пусть думает, что призраки пришли по ее душу. Пусть вспоминает всех старых богов, которым они когда-то молились. Им нет места в этом чужом мире. В ее новом мире. У нее новая жизнь, новый муж, новый дом. Но кое-что осталось в ней прежним. Кое-что осталось незыблемым словно невидимая нить, связывающая их. Он раскрывает нож, проводя острым лезвием по некогда зажившей посветлевшей руне на плече, вновь приводя ее к жизни, заставляя жену почувствовать его присутствие на физическом уровне. Ее кровь запеченная под его кожей. Пусть знает, что он рядом...
А потом... Внезапно все прекращается. Он не видит ее по ночам, заговор не может пробиться. Она закрыла свой разум, оградила себя от него, повесила защиту. Сколь это чувствует, и злость прорывается наружу, разрывает его грудную клетку криком нетерпения и ярости. В камин летят камни, начертанные на пергаменте узоры, собственные капли крови, бывший когда-то ее ритуальный нож из черного камня. Он в ярости будто дикий зверь. Она закрылась от него, умный ход. Он боится его, защищается. Не дает приблизиться. Значит пришло время выйти из тени ночных кошмаров...

— Ты говорил, что можешь познакомить меня с местными богачами, — говорит он новому знакомому. Тот лишь с радостью отмечает, что давно ждал этих слов.

Жизнь в Лондоне всегда смешит, всегда вертится вокруг денег, опасности, лжи... Сколь едва вышел из местного аврората. Странное стечение обстоятельств. Он чувствует за собой слежку. Местные британцы чопорны, безимоциональны, но исполнительны. Слежку ведут примерно, без нареканий. Только вот что они хотят увидеть?
Он приводит себя в порядок, идет на знакомства, пытаясь влиться в светскую жизнь. Изображает на лице интерес, что хотеть от неотесанного русского медведя, один лишь титул — князь не дает от него отмахнуться.

— Вот тот человек, с которым я хотел тебя познакомить,
Театры во всех городах похожи, публика везде одна и та же, традиции, пусть и различны, но имеют нечто общее — ценность воспитания, этикета и влияния.
Род Урусовых некогда был весьма влиятельным. С этим необходимо считаться. Занятно, что в Англии находятся люди, знающие древние княжеские фамилии. Аскольд умеет быть обаятельным, воспитанный, пусть и не манерным. Воспитание никуда не деть, даже после смерти остается то, что будет с тобой до конца. Знакомство, необходимые правила этикета. Он здесь как невиданное ранее существо, экзотика для местных джентельменов, сильно отличающаяся от привычного в их обществе.
— Князь Урусов. Посол Венгрии, Мориц Васс... — представляемый мужчина широко улыбается, его лоснящееся лицо хорошо знакомо Аскольду. За последние дни он не раз наблюдал за этим человеком. Когда тот был вместе женщиной, к которой приехал князь.
— Я наслышан о вас... Позвольте, я познакомлю Вас с женой. Могу предположить, что у вас найдется пара общих тем. Вы ведь выпускник Колдотворца, как я понимаю? Она тоже... Приятно ведь через много лет вспомнить школу.
В каждой игре наступает момент, когда пора открыть карты. Если эта женщина сделала радикальный шаг, Сколь не заставит себя долго ждать, прежде чем сделает свой ход.
Он смотрит ей в глаза, не выражая эмоций, что будто по волшебству взрываются в его душе. Он наблюдал за ней, приходит к ней во снах, но еще не видел ее так близко, так открыто...
— Аскольд Урусов... — произносит он, дотрагиваясь до ладони, протянутой ему, губами. Едва не добавляет «Княжна», но сдерживает слово в хитром огне своих глаз, не отрывая от ее взгляда, наблюдая за тем, как меняется выражение знакомого до боли лица.

Ноябрь 1976
Снег уже не первый день падает за окном. https://i.ibb.co/4MCwxzN/Tumblr-ede7349 … 40.gifЗима в этом году пришла рано, укрывая природу в сонном магическим трансе ослепляющей белизны. Метель буйствует на улице, задувает в окна с тихим свистом. Привычка давать доступ свежего воздуха в дом по ночам, заставляющая лишь сильнее прятаться под теплое одеяло из шкур. Прижимать к себе жену, дыша ее теплом и нежностью.
— Ты волнуешься? — тихо произносит он, чувствуя биение ее сердца. Она не спит. Последние дни она беспокойна, будто какое-то предчувствие мучает ее изнутри. Завтра он должен отправиться в новую экспедицию. Горы, множество непознанных уголков, где у них есть надежда найти редкие породы драконов.
Сколь знает, что Фальке не нравится это. Не раз он слышал от жены, что она боится за него. Но каждый из них выбрал свой путь в этой жизни и свое занятие. Урусов не способен работать, как его жена, в закрытом помещении, ограниченный в пространстве. Его необходим простор горных вершин, ледяной ветер и заснеженные холмы. Они просто были разными, но от того их брак и носил особую крепость.
Он смотрит на нее, дотрагиваясь до пряди побелевших волос. Неудачный ритуал сменить масть слишком кардинально. Из жгучей брюнетки, какой всегда была Фалька, она превратилась в блондинку, что с синими глазами делало ее похожей на северных нимф, живущих в замороженных фьордах.
— Роди мне ребенка... — произносит он, глядя в глаза жене. Слишком долго они жили лишь вдвоем. Решили не спешить с этим, решили пожить ради своих карьер, себя и друг друга. Время подошло незаметно, Сколь чувствовал, что в их жизни чего-то не хватает. Одной маленькой, но значительной детали. И он хотел, что бы их жизнь стала более полной.

То была его последняя ночь в родном доме, в объятиях жены. На утро он вышел из их дома, что бы больше никогда не вернуться в той жизни. Что бы та жизнь навсегда осталась позади, утерянная безвозвратно.
Сейчас перед ним стояла она, но будто казалась чужой, не своей, незнакомой. В ней почти не было ничего, что было так хорошо знакомо Аскольду. Да и он изменился слишком сильно, пусть и не внешне. Он умер, ушел из этого мира, но и загробный мир его не принял. И блуждая между мирами во тьме он снова и снова видел жену, чувствовал ее страх, ее слезы, ее отчаяние. Разве будет чувствовать это та, кто причастен к его смерти? Но вот она стоит перед ним, безмерно чужая.
Ее муж покидает их, они перестают быть кому бы то ни было интересны, кроме как друг другу. Он не отрывая взгляда от ее глаз. Не меняется в лице, не пытает ничего объяснить. Как быстро она поймет, что все ее сны были непросто так...
— Как видишь... — спокойно отвечает Аскольд, прерывая зрительный контакт, глядя на уходящего посла. Выйти из личного пространства Фальки, будто из вязкой топи знакомого болота. Чуть зазеваешься и потонешь, затянутый на самое дно воспоминаний и прошлого. Он отходит, делая шаг назад и обходя женщину. Едва заметным жестом дотрагиваясь до коротких волос.
— Мне нравилась твоя коса... Ты изменилась, — он остается у нее за спиной, смотря на гостей, — давно ты вышла замуж? — в словах Аскольда звучит иной смысл. Как скоро она его забыла. Это ему куда интереснее, чем старый дурак в роли ее нового мужа. Что-то горячее разливается в душе мужчины, обжигающее, будто драконья кровь. Жажда мести, жестокость, что переполняют сейчас его душу. Единственные эмоции, что он ощущает в последнее время. Этот яд настолько ледяной, что оставляет ожоги, от него идет пар, он замораживает все чувства на своем пути. Маленький глупый мальчишка, попавшийся Снежной королеве. Только королева оказалась смертью и полностью выжгла в нем все эмоции.
— Ты, кажется забыла, что даже смерти нас не разлучить... — его рука сжимает ее выше локтя. Сильно, давая убедиться, что перед Балаж не призрак, ни мираж и не кем-то оживленный инфернал, — Мне было несложно тебя найти в своих мыслях. Думаю, что ты это чувствовала...
Он дразнит ее, пытается понять ее чувства. Просто ли страх это от встречи с тем, кого она похоронила? Что таится за этим страхом? Какую роль она имела в этой ситуации... И близко подошла к его собственной смерти? Знала ли она о том, что виной всему был ее отец?
— Я хочу, что бы ты знала, — он смотрит на ее в пор, не давая отстраниться, лишь сильнее сжимая ее плечо, — Боги нас больше не берегут. Я умер, а ты предала меня... — он отпускает ее руку резко, отстраняясь. Уходит от нее в желании нарушить эту внезапную близость. Уйти как можно дальше от силы ее взгляда в страхе, что вся решимость покинет мужчину. В страхе, что все, что он хотел и собрался сказать и сделать, растворится под воспоминанием тех чувств, что он ощущал к ней тогда и чувствует до сих пор.

Весь этот чертов спектакль он не сводит с ее глаз. Хотел бы, да не может. Из тысячи человек он видит только ее, лишь на нее бросается взор вне желания, будто Фалька — единственная женщина в этом зале, в Лондоне, в этом мире. Слишком отличающаяся от пресных местных девиц, слишком не такая. Чуждость ее ощущается будто запах дикого зверя, что бьется в ее груди. Он это слышит. Звуки хищных птиц над головой в тяжелом небе гор, заснеженных хребтах, опасных растениях, обвивающих тело в желании задушить. Вот те ощущения, что просыпаются в груди Урусова, когда он смотрит на свою жену, отобранную у него, как и вся его прежняя жизнь. И с каждым разом ледяная ярость кипит сильнее в крови, заставляя большим пальцем потирать магическое кольцо, ощущая то, какой силой наливается волшебный проводник бушующей внутри магией. А ведь на ее восстановление ушли все годы забвения.

Смерть — не конец пути, а лишь его переломная точка. Так их учили относиться к смерти. Так они росли, с твердой уверенностью, что богами уже предначертан весь их путь до самого своего конца и после него. Что рано или поздно они окажутся в чертогах тех миров, из которых им не будет пути назад. Но оказалось, что не всех принимают эти силы.
Это было похоже на непрекращающийся дурман. Глубокий сон, в котором можно встретить свое прошлое, настоящее и будущее. Где боги не кажутся непреодолимой силой. Транс, в котором ты и не жив, и не мертв. Сколь оказался именно там, в кромешной тьме, мучимый лишь собственными кошмарами, ослепляемый ярким светом, оказываясь на самых высоких вершинах и на самом роковом дне. Сотня жизней прошла перед его глазами в этом состоянии. Проклятие темной магии или благословение их кровавого ритуала. Лишь галлюцинации, не прекращающиеся, заставляющие терять связь с временем и пространством.
— Кто ты?
— Та, кого ты боишься...
— Где я?
— У этого места нет названия. Его нет ни на картах, ни в мыслях.
— Я умер?
— Едва ли... — она смотрит на него лицом его любимой жены, но голос шипит, будто рокочущее пламя, зарождающееся в груди дракона перед атакой. Она так знакома, тепла, так дорога. В обличии единственной, кто там необходим. Заставляющая почувствовать, заставляющая испытать эмоции, прежде чем по светлой коже под его пальцами бежит рябь чешуи, волной разливаясь по телу. И вот уже не жена перед ним, а нечто переходное от человека к дракону. Она пожирает его чувства, его магию, саму его жизнь.
— Я уничтожу тебя по частям. Пока в тебе ничего не останется...
Видения сменяют друг друга, не давая выдохнуть, прийти в себя, отдышаться. Он видит плачущего младенца, оставшегося без матери, видит ребенка, срывающегося с одной из заснеженных гор, видит свое детство, видит ее детство. И едва различимый шепот.
Его вновь и вновь странное подобие человека и дракона разрывает на части, что бы затем он вновь собрался воедино. Она смеется, кричит, угрожает. Плачет, и ее слезы разъедают плоть. Пока в нем уже ничего не остается. И тогда голос, что шепчет раз за разом, звучит громче, отчетливее. «Вернись!»
И он открывает глаза. Все это был чертовски длинный и страшный сон. Все тело едва может шевелиться, в носу вонь драконов, а перед глазами лишь снег. Вечный снег вершин. Он ощущает весеннее солнце, запах просыпающейся природы, сколько же он спал...

Он не желает с ней говорить. Это не то место, не то время. Их разговор не будет легким или коротким. Им нельзя, что бы их отвлекали. Он никогда не выносил игры высшего света, хоть и знал их. Знал, что каждый шаг имеет сотни свидетелей. Каждое слово будет услышано десятками ушей. Каждый взгляд замечен. Это было не в его интересах. А потому сразу после спектакля он исчезает из театра, оставив благодарность за знакомство. Муж ее не так уж и плох, если не судить о нем строго. Жаль, что судьбой не дано ему прожить подольше. Одному из них придется отпустить Балаж, и Сколь этого делать уж точно не собирался. Он не отрываясь смотрел на нее весь спектаклю, вспоминая ее взгляд. Вспоминая последние дни, полные слежки за ней, когда она еще не знала о том, что он жив. Такая спокойная и такая неживая. Вот оно! Внезапно Аскольд поймал ускользающую от него мысль. Вот, что было в ней не так. Фалька была словно не жива, в ней не было части ее прежней, лишь лихорадочный огонь зарождающегося безумия в глазах. Его ли появление было тому виной или же сладкая месть возымела первые результаты? Чем дольше он смотрел на не, тем меньше он хотел ей мстить. Тем меньше он ощущал ярость от ее поступка. Тем меньше он жаждал ощутить ее боль. И это пугало... После того, как князь пришел в себя в пещерах, знакомых лишь драконам, он потерял самого себя. Возвращая по крупицам то, что было им, мужчина вновь стал знакомиться с магией, с силой природы. Но его чувства и эмоции отказались возвращаться. Магию он смог восстановить и преумножить за эти годы, но эмоции возвращались с трудом. Лишь злость, месть и ярость разрывали его сердце, но что-то было еще. Сейчас, когда он смотрел на жену, ловя ее взгляд, он начинал испытывать что-то еще. Их связь.

Вернувшись с улицы, захлопнув дверь, он долго ходит будто дикий зверь в клетке, смеряя шагами комнату. Плечо горит, и чем Фалька ближе, тем сильнее жар. Не выдержав боли, Сколь стягивает одежду, снимая рубашку. Руна так же ярка и отчетлива будто та ночь Купалы была вчера. Он уверен, что у Балаж то же самое. Боги вновь нашли их? Или это руническая магия восстанавливает связь? Мысль приходит сама собой. Вновь разжигая огонь в камине, устраиваясь перед ним, он бросает в импровизированный костер травы и собственную кровь, срезанную ее ритуальным ножом. Заговоры сильнее всегда на крови и слезах. Если нет одного, подойдет другое. Он был готов пробиваться через обереги, но сопротивления нет. Фалька явно ждет его. Она всегда была умна, они всегда тонко чувствовали друг друга.

Он видит ее такой, какой она была в их последнюю встречу. На рассвете того ноября. Тот образ, что был с ним все это время. Тот образ, что разрушал его душу, истязая болью предательства и лжи.
— Ты знаешь, как сильно я тебя любил... — в его голосе звучит отчаяние. Она была всем для него, его лунным светом на ночном небе. В собственных мыслях они не в состоянии играть в игры, они такие какие есть. Отражение собственных душ и чувств.
Он прижимает ее к себе всем телом, чувствуя, как близко и как далеко она от него. Он слышит, как бьется ее сердце, как беспокойно ее дыхание, как опасна бледна ее кожа. Это лишь мысли, это призрачный мир, открывшийся им благодаря ритуалу и их связи. В этом мире и реальном. Но как бы он ни старался все эти годы, он еще ни разу не был к ней так близко. Лишь сны, что она видела, кошмары, что он рождал в ее голове. Ни разу не решив с ней поговорить. И сейчас не собирался тратить на это время. Ее слишком долго не было в его жизни.

Весна 1967.

— Держишь? Целься... Дыши ровно, смотря прямо в цель и не бойся, он не дает отдачи...
Они стоят во внутреннем дворе школы. Совсем близко. Он учит ее стрелять. Арбалет подарил отец для охоты. Небольшая мальчишеская гордость. Когда она попросила научить, Сколь не мог отказать. Она улыбается, и это главная награда парня. Ему нравится делать так, что бы она улыбалась, и для этого князь готов пойти на все, что угодно.
— Жми плавно, но смело! — тихо произносит он на ухо своей девушке. Вдалеке мелькнуло что-то в кустах, светло-серое, но издалека кажется белым. Выстрел бесшумный,  быстрый, едва уловимые взглядом. Попала? Вы стреляли по импровизированным мишеням, а попали...
— Да, это заяц... И что он здесь делал? — усмехнувшись Сколь вытаскивает из кустов тушку небольшого зайца, убитого Фалькой, — метко!
--------
— Ты с ума сошла? — она бесит, ее ревность заставляет злиться.
— Кто она?! — Балаж похожа на фурию, ее глаза потемнели от расширенных зрачков. Эти приступы ревности были будто гром среди ясного неба. Эти двое ругаются так, что из горницы все предпочитают выйти от греха подальше. Никто не хочет быть свидетелем таких ссор.
— Что? Да я откуда знаю? Я даже не понимаю, о чем ты говоришь! Фалька, ты сводишь меня с ума! Ты безумна! — он не хотел этого сказать, слова вырываются сами, слетая с языка необдуманно. Снов аона увидела его с кем-то, кого даже Аскольд не знает и не имеет ни малейшего понятия. Все время он проводит либо с ней, либо с друзьями. Это чертовски злит.
Он отворачивается от нее, как вдруг подсознание буквально рвется наружу. Что-то непонятное заставляет парня резко нагнуть голову. Ровно в тот момент, когда стрела его собственного арбалета пролетает мимо его уха в стену. Услышал ли он звук завода арбалета, или же шестое чувство подсказало, что нужно пригнуться, но если бы Урусов этого не сделал, стрела торчала бы из его головы. Отводя шокированного взгляда от стены, он переводит глаза на свою девушку. В первый миг на лице Фальки он замечает тень страха. Выстрелила и сама же испугалась — вдруг попадет. Но следом страх сменяется все той же злостью.
— Ты сумасшедшая! — шипит он сквозь зубы направлясь к нему. Арбалет падает из рук, совершенно спокойной девушки.

В ее глазах тысяча вопросов и можно ли судить ее за это. Но что это за вопросы? Какие именно мучают Фальку? Как он умер? Или почему остался жив? Он не выяснит это, не рассказав. И не узнает, желала ли она его смерти.
— Я был в Сербии. Как я и говорил, это были браконьеры. Только вот ими дело не ограничилось. Не спрашивай меня, я и сам далеко не все помню... — он едва усмехается, на мгновение опуская глаза. В его взгляде стынет льдом жестокость, когда он вновь смотрит на ментальный отпечаток своей жены. Она останавливает его, хочет услышать его правду? В последнее время, Сколько слишком часто прибавляет «Моя» к правде. Он уже никого не хочет ни в чем убедить. Дело каждого человека верить или нет. Как и у каждого есть своя правда, причина поступков. И он еще выслушает Фальку.
— Как давно ты замужем? — он так и не получил полного ответа на свой вопрос. А ведь это ему сейчас куда интереснее, чем причины собственной жизни. Он отступает от нее на шаг. Иллюзии вокруг заставляют их на мгновение ощутить себя в из старом доме, — Сербию? Быть может в этом дело... — Сколь улыбается, вспоминая момент воскресения, — Я в самом деле умер, Фалька... Мне так казалось. Клянусь, мое сердце не билось, или же это не ощущалось так как сейчас, например. Я был будто между жизнью и смертью. И я видел тебя... Постоянно... Иногда ты вырывала мне сердце голыми руками. Тогда я не знал, что означает этот сон... Но, кажется, теперь я понял... — Он подходит к жене, беря ее лицо в ладони, заглядывая в глаза. Лишь картинка, воспоминание. Она уже не такая, выглядит совсем иначе. Она продолжила жить в то время, как он умер, а его сердце замерло, — Я очнулся резко и внезапно. В Карпатах. Я не знаю, как я там оказался и кто меня перенес туда. В какой-то пещере, где явно жили драконы. Они и стали моими соседями... — снова усмешка как невеселая шутка. Было бы забавно, если бы не было правдой, — Когда я очнулся, я едва ли был способен вспомнить свои имя. Я был просто оболочкой. Переломанным, весь в ожогах, без способности к магии, без чувств и эмоций. Все это время я приходил в себя и узнавал, что со мной произошло... И кто постарался! А потом я прибыл домой. В наш дом, ты помнишь его, Фалька? — в глазах Сколя появляется злость, спавшая в нем весь разговор до этого, — Помнишь дом, который нам подарили мои родители? Так вот я узнаю, что дом пуст, хозяйка его продала все вещи и уехала куда-то за границу. И никто не знает, где она, жива ли... Даже ее родители. А потом я нахожу Горана. И знаешь, он-то мне и рассказал, где ты. Когда отошел от шока. Оказывается, меня в России похоронили с чистой душой. И моя могила без тела лежит где-то в Сибири, кажется, так? — мимика князя будто оживает с каждым сказанным им словом, с каждым камнем, что спадает с его души, к нему возвращаются старые интонации, манера разговора, живость в движениях. Он так давно хотел рассказать об этом ей... Она говорит, что проводила ритуалы поиска, и те не дали результатов. Конечно не дали, — ты не нашла меня, потому что меня не было ни в этом мире, ни в загробном... Но как я вижу, ты даром времени не теряла... — словах звучит горечь. Чего он ждал? Вечного траура по себе? Самоубийства? Памяти... Хотя бы памяти, которая будет с ней.
— Она всего-лишь потускнела... Но не исчезла окончательно, ты не заметила? Значит связь просто ослабела, но не пропала. Все эти пять лет ты закрылась от меня, мне пришлось приложить немало сил, что бы пробиться к тебе в голову... — улыбка Сколя не несет ничего хорошего под собой, — Но мне удалось... И теперь ты никуда от меня не денешься, сколько ни вешай защиту... - его пальцы держат ее за горло. ОН не может задушить ее здесь, в стерильном пространстве, как бы ни старался. Неприятное ощущение неудовлетворения накрывает душу. Она так близко, но дотронуться до нее все равно невозможно...

Он помнил то состояние, когда очнулся. Помнил холод вечной зимы в душе, превратившейся в ледяную пустыню. Помнил тот ужас, который стоял за спиной, но ощутить который он был не способен. Помнил, как крик отчаяния разрывал грудь из-за не способности вспомнить, узнать, понять. Неспособности вернуть себе жизнь, которая была в прошлом.
Он помнил, как впервые вошел в свой дом после долгого отсутствия, как шаги по деревянным полам глухим эхом разносились по дому, как пыль витала в воздухе, как давно здесь не было ни души. Он помнил, как бестолково ходил из комнаты в комнату дома, что с улицы выглядел совершенно неказисто. Ни у кого и мысли не появится залезть сюда. Если бы только простаки знали... Он смотрел на редкую оставшуюся в доме мебель под серыми от времени простынями, будто замершие призраки. В этом доме больше не было жизни. Как в нем самом...
Два года... Она прожила без него только два года, прежде чем забыть. Полюбить снова и навсегда изменить свою жизнь, уехать в Англию и стать совершенно другой, чужой, незнакомой ему женщиной. Два года продлилась ее печаль. Два года прожила эта связь. Он не знал, что сказать на это. Ноябрь 78го.
— Что ж... Ты достаточно поносила траур... — глухо усмехается он, подавляя в себе досаду. Он начинает чувствовать рядом с ней. И это не нравится Аскольду. Он отвык от этого, отвык от чувств и эмоций, — Я не имею права тебя осуждать, Фалька. Наверное, забыть меня — было правильным для тебя решением, верно? Мечта твоего отца явно исполнилась... — улыбка сходит с его лица при воспоминании о главном виновнике. Сколь не знает, говорить ли уже_не_его_жене о том, кто все это заварил. Есть ли смысл бередить старые раны? Он способен разобраться со всем этим самостоятельно.
Новость о кузене застает жену врасплох. Это не укрывается от внимательного взгляда. Конечно, они всегда были одной дружной компанией, с самого детства рядом и вместе. Могла ли она представить, что кузен Горан будет хранить от нее тайны, да еще так долго. Оказывается, парень не так прост.
— Через год, после того, как я пришел в себя. Он нашел меня случайно. В Польше, в деревне близ гор. Я едва ли помнил, кто я такой... Горан напомнил. Помог восстановить память, восстановиться физически, — он помнил тот первый разговор с братом Фальки. Помнил, как сам просил ничего не говорить о ней и ей самой. Был неуверен ни в ком. Был неуверен в ней. Все складывалось, все было слишком запутанно и слишком болезненно для понимания. Ему было необходимо время все обдумать, все понять и принять.
— Не имел права? — в глазах мужчины появляется раздражение и гнев, — Не имел права! Это мне говорит женщина, которая выскочила замуж при первом удобном случае, что бы не быть одна. Ты хочешь правду? Хорошо... Я знаю, кто виноват в произошедшем. И я не знал, как близка к случившемуся ты! Ты подозревал тебя. Сейчас я понимаю, что ты, в самом деле, могла не знать, но едва ли ты не действовала по приготовленному для тебя плану, Фалька. Я не знал, кому я могу доверять. Могу я доверять тебе или твоим братьям? Горан оказался случайно в тех местах, наша встреча оказалась случайной. Если бы в его интересах было убить меня, если бы он входит в этот план, у него была для этого масса шансов. Он же стал моими ушами и глазами. И сделал для меня самое главное — оставил в секрете нашу с ним встречу. Никто не должен был знать, пока я полностью не восстановил силы. Пока заново и приучил магию, пока заново не начал ходить без поддержки. Теперь ты знаешь...
Ему надоедает истерика, сочащаяся из его жены. Хватая ее за плечи, он встряхивает ее с силой. Держит крепко, на теле бы появились синяки от пальцев. Но в этом мире нет ни синяков, ни ударов, ни боли физической, ни наслаждения.
— Фалька!! Ты правда считаешь, что я тебя не понимаю? Как ты считаешь, каково найти свой дом опустевшим, узнать, что жена тебя оставила, что вновь вышла за муж. Каково  наблюдать каждый день вот уже несколько недель за тем, как мирно ты живешь с другим мужчиной! Ответь мне!! И тогда мы поговорим про вырванное из груди сердце!! Я был бы рад, если я вообще ничего не чувствовал, тогда я бы мог тебя убить, но это было бы слишком легко.
От отпускает ее резко, чувствуя, что ее тело пошатнулось. Ему больно. Это странное неприятное чувство приходит редко теперь, но каждый раз разъедая грудь от боли. Он смотрит на нее, нехотя, обводит взглядом померкший в памяти образ. Той Фальки, которой больше никогда не будет в его жизни.
— Я не буду тебя убивать. Это было бы слишком просто... — повторяет он, потянув ее к себе, поворачивая спиной, прижимая ее. На какой-то миг Сколь вновь ощущает так хорошо знакомый ему запах ее волос, запах вербены, мелиссы и лаванды, зверобоя... Этот запах идет не из воспоминаний. Слишком едкий, он врезается в нос, — что ты приняла? — в вопросе нет волнения или страха за жену. Она взрослый человек и имеет право на совершаемые ошибки. Она всегда была отчаянной, безрассудной. В глубине души Аскольд знал, что рано или поздно характер его жены погубит ее.
— Ты выпила что-то, что бы крепче уснуть и поговорить со мной? Считаешь, что это поможет тебе избавиться от чувства вины? Ты даже не представляешь, над какой глубокой бездной ты стоишь, душа моя... — он всегда называл ее так. Потому что это была правда. Она всегда была для него важнее собственной души. И теперь она принадлежала кому-то другому. Жестокая игра богов над ними... Князь почти физически слышал их смех, они вдоволь веселятся с ними...

Он помнил белизну ее кожи в лунном свете ночного неба на лесной поляне. В ту роковую для них ночь Ивана Купалы. Лишь сейчас, побывав за границей миров и вернувшись от ее шепота в его сердце, Аскольд начал понимать, что именно они сделали. Что нес этот ритуал для них в будущем, показало само будущее. Мужчина смотрел на Фальку. Сейчас все, чего он хотел, это увидеть ее такой, как была она сейчас, изменившуюся, настоящую. Он ощущал эту потребность слишком ярко. Можно было бы прервать этот разговор, убраться из снов женщины, оставить ее в покое до момента, пока реальность не сведет из вместе.
— ...Это лишь твои мысли, о, да ради всего святого, ты правда думаешь, что он столько лет только об этом и мечтал? — этот вопрос вызывает неконтролируемый смех. Аскольд смеется, ему становится чертовски смешно от той наивности, которой пропитаны слова Фальки. Он смеется, прикрывая лицо ладонью, отходя от девушки, стараясь успокоиться. Правда ли он так думает... Правда ли? Смех постепенно стихает, оставляя вовсе недобрую улыбку на лицо мужчины.
— Ты правда считаешь, что твой отец мог смириться с тем, что ты вышла замуж за полукровку? Фалька, оказывается, я знаю твоего отца куда лучше чем ты... — он вздыхает, сбрасывая последний груз со своей души. Последнюю недосказанность. В памяти возникают воспоминания того времени, когда сам Урусов выяснил, кто стоит за, казалось бы, несчастным случаем, — Позволь предположить, что твой отец был рядом с тобой после моей смерти? Вновь решил воспылать любовью к единственной дочери? Поскорее сделать все, что бы она отошла от потери. Он ведь одобрил твой второй брак? И твое желание уехать из Киева. Представь себе, как интересно мне было узнать, откуда взялись те браконьеры, кто именно дал им всю информацию, и даже кто сообщил о них в наше подразделение. Его план мог сорваться на любом этапе кроме одного. Я бы в любом случае появился на месте своей будущей могилы, и на это была сделана его ставка.
Сейчас, глядя в глаза собственной жены, Сколь видел в них все, что его интересовало. Он видел в них полное незнание того, что произошло. Могла ли Фалька быть такой прекрасной актрисой, что бы все это изобразить? Или же она, действительно, была непричастна?
Каждый из них в какой-то момент просто уперся в собственную обиду и гордость. И этот разговор подходил к тупику. Аскольд вздохнул, слушая нападки на его нежелание возвращаться раньше времени.
— Пойми же ты, наконец! Это было невозможно! Никто не должен был знать! Никто, Фалька! Включая тебя! Да, я подозревал тебя, твоего брата, всех, кого я знал! Я не мог вернуться, пока я не был уверен. И пока я не мог защитить себя самостоятельно. Давай на минуточку представим, если бы я вернулся. Ты оказалась бы прикованной ко мне, но при этом ты не смогла бы остановить того, кто решил бы закончить начатое. Ну уж нет... Я до последнего не знал, выживу ли я. И я не хотел показываться перед твоими глазами. Что бы едва получив надежду, ты тут же вновь меня потеряла уже безвозвратно. Когда я был готов вернуться, я сделал это. Но тебя не оказалось рядом. Жизнь не остановилась без меня, и не в моих силах кого бы то ни было винить. Только у меня остался всего один вопрос. Фалька, зачем? Если ты не любишь его, если между вами ничего нет, зачем ты вышла замуж? Зачем ты уехала?
Как ни старался Сколь унять саднящее чувство от поступка жены, он не мог. Пусть здесь, в границах одних лишь мыслей, абстрагировавшись от реальности, он мог на минуту представить, что нынешнего нет, что время для них замедлило свой ход. Но Сколь знал, что там вне границ из разума, оно бежит очень быстро, невыносимо снося все на своем пути, размалывая в прах чувства, стремления, желания. Оставляя лишь безжалостные факты. И именно эти факты вызывали в нем новые приступы гнева.
— Ты всегда была безумна... Ты ведь понимаешь, что можешь умереть от такого зелья. Зачем ты его выпила? Что бы не проснуться? Что бы остаться в этой тьме? — он касается ее лица ладонями, убирая от шеи белые пряди, что кажутся сейчас накими неестественными, искусственными будто волосы куклы с витрины магазина простаков. Потяни за них и париком упадут с плеч, оставив черную смоль прямой длинной косы, что была когда-то. Этому разговору пришла пора заканчиваться. Первая встреча за пять лет не может длиться вечно.
Сложно сказать, что выражали глаза Аскольда, когда он смотрел на призрак своей жены, той, которую помнил и знал, как ему казалось. Той, что продолжал чувствовать даже на границе миров.
— Я слышал тебя там... И только ты дала мне повод вернуться. Ты звала. Но все оказалось тщетным, как видишь.
Он чувствует, как она растворяется, как мысль превращается в дымку, как Фалька становится все прозрачнее, неуловимее. Отпуская ее, что бы встретиться в физическим мире, он завершает заговор, давая ей свободу на оставшуюся ночь от своего присутствия. Им нечего больше скрывать друг перед другом. Нечего больше добавить.

За окном уже постепенно светлеет тяжелое небо Лондона, наполняя помещение серостью и холодом наступающего дня. От камина остаются одни угли, пробуждая его. Тело затекло в неизменной позе, во рту привкус тлена, который не вымыть ни водой, ни кровью, ни алкоголем. Сна нет ни в одном глазу, лишь пожирающая усталость. Перекинуть тело на постель, что бы пролежать последний час, прежде чем город за окном не начнет просыпаться. Бесполезные дни, не несущие никакого смысла. Впервые мужчину посетила мысль о том, что ему следует вернуться на родину, вернуться в горы, вернуться в так хорошо знакомую ему Москву, Киев, Петербург. Куда-то, где он навсегда сможет избавиться от призраков своего прошлого... Но легче сказать, чем сделать. Когда твое сердце намертво привязано к той, кто живет в душном Лондоне, таком чужом и непонятном.

Стук в дверь номера возвращает в реальность. Кажется, он задремал на пару часов. Стук повторяется, заставляя подняться с постели, даже не разложенной для этого рваного полу_сна. На пороге стоит странное существо, отдаленно напоминающее гоблина. Но очень отдаленно. Существо одето в странное подобие грязной тоги. Низко кланяясь, существо поднимает огромные карие глаза, протягивая руку-ветку, в которой зажато письмо.
— Господин приглашает княза присоединиться к его семье за ужином сегодня вечером... — тонкий голосок существа звучит слишком громко в утренней тишине. Огромные уши гостя подрагивают будто два лопуха на ветру от каждого движения владельца. Существо стоит терпеливо на пороге, не пытаясь ни войти в номер, ни исчезнуть с глаз долой, видимо, ожидая ответа. Аскольд нехотя отрывает взгляд от незнакомого полу-зверька, разрывая конверт. Небольшое письмо-приглашение от посла. Его ли это идея, или же жена постаралась после ночной встречи?
— Передай хозяину, что я приду, — решительно отвечает Аскольд, закрывая перед существом дверь. Игра приобретает интересный поворот...

Зима 1966. Колдотворец.

Зима всегда приходила в это место рано и задерживалась до самой середины весны, когда во всей остальной части России уже во всю распускались первые цветы, здесь только начиналась первая капель. Но зима здесь всегда была белоснежна, пушиста и уютна. С запахом бани, печного дыма, горячего чая на травах и запаха редких поездов, что привозили сюда студентов. Со всех окраин ССМР сюда прибывали школьники. В школе всегда можно было услышать наречия и языки со всех краев, магия жила в любой части необъятной. Зима приходила со своим весельем, своими проделками, соревнованиями между студентами, но пиком ее был ежегодный бал. Яркий, поражающий фантазию даже самых искушенных аристократов. Колдотворец и его теремы превращались в снежную сказку, к которой прибывали сани с тройками волшебных лошадей, чьи гривы едва ли не доходили до земли. Эта была та ночь, что студенты могли не спать до рассвета, когда бал перерастал в гуляния и встречу рассвета на тройках, разрезая белоснежную гладь свежего снега, поднимая его в воздух в попытке обогнать другие сани. Ребяческая забава после традиции показать свое воспитание и манеры. Лучшие ученики за последний год открывали бал первым танцев в угоду директору и профессорам.
В этом году в список лучших вновь попали они с Вестом. А значит им были нужны пары. Аскольд не собирался думать о вариантах, для него была лишь одна пара, в то время, как лучшему другу пришлось поломать голову прежде чем выбрать наследницу древнего княжеского рода юга магических республик. Юная княжна носила с собой кинжал, инкрустированный жемчугом и была однокурсницей Фальки, вот и все, что помнил о ней Сколь. Та согласилась пойти с Вестом лишь, когда узнала, что однокурсница идет с Аскольдом и не смогла упустить возможность посоревноваться в нарядах. Мальчишки лишь смеялись над девичьими интригами. Сколь знал, что ни у кого нет шанса обойти Фальку. Балы были ее стихией. Каждый год от Балаж невозможно было оторваться, она приковывала к себе все взгляды, пробуждая ревность в самом Урусове, кажется, намеренно и с удовольствием. Это был последний школьный зимний бал в жизни Аскольда. И его парень помнит лучше всего... Помнит, как увидел на лестнице в женские горницы ее. Будто утренняя звезда, она горела ярче чем все остальные, лучилась ярчайшим холодным светом. По этим балам, по парадной форме, по женским платьям, всегда можно было отличить курс студентов. Цветные и яркие наряды сменялись белоснежными платьями учениц и формой кадетов.
Смотрящие друг напротив друга лестницы мужских и женских общежитий вели к главному залу, где уже собирались студенты. Он помнил, как не видел больше никого кроме нее. И знал, что вот так будет всю его жизнь. Что вот так он будет смотреть на нее и спустя много лет. И так же желать быть только с ней на любом балу...

Июнь 1982.

Лондон был душным. Не смотря на жаркое лето в воздухе ощущалось приближение дождя. Лондон был шумным. Аскольд отвык за последние годы от больших городов. Британия окружала его непрекращающимся шумом, к которому он никак не мог привыкнуть. Вечер опускался на город довольно поздно, неохотно, но небо темнело раньше от вновь надвинутых над Лондоном туч. Аскольд прибыл в назначенное время, не торопясь подходить к дверям дома посла. Так уж вышло, в мужчине родилась не так давно странная привычка сперва внимательно осматривать место, в которое он планирует зайти, снаружи. Времени это могло занять по-разному, в зависимости от населенности улицы. Но пренебрегать традиями Урусов не собирался. Не обнаружив ничего странного, кроме пары человек, преследующих его от гостиницы, человек, к которым князь уже привык. Аврорат, последователи и подчиненный мисс Боунс. Не смотря на то, что расстались они вполне мирно, Аскольд понимал, что такая организация, как аврорат ни в одной стране мира не будет легкомысленно относиться к своей работе. И допускал возможность слежки на ним. Что ж, пусть смотрят... Может быть что-нибудь и увидят.
После стука прошло некоторое время. Сколь был готов постучать повторно, но дверь открылась. На пороге стоял уже знакомый ему странный персонаж этого неизвестного представления. Существо, что сегодня утром явилось с приглашением. Видимо, это был местный слуга хозяев дома. Посмотрев на существо, что по-прежнему было облачено в странное подобие греческой тоги, Аскольд поднял глаза и видит ее. Стоящую у подножия большой лестницы, будто нарисованная из старых воспоминаний. Они виделись совсем недавно, но кажется, что много лет назад. Он вновь не в силах оторвать от нее взгляда, лишь подошедший хозяин заставляет вспомнить о воспитании, лишь сильнее сжав зубы, что бы не выдать себя.
— Князь, я рад, что вы согласились на ужин, мне очень интересно узнать, как сейчас обстоят дела там, где нас нет. Фалька? Дорогая, ты позаботишься о том, чтобы подали ужин? А после присоединяйся к нам, я открыл твое любимое вино.
Аскольд не привык метать бисер. Его всегда упрекали в излишней сдержанности и скупости эмоций на приемах. Что поделать, не тот характер был у младшего из князей. Он сильно проигрывал своим более обаятельным братьям, которых в высшем обществе готовы были оторвать с руками. Аскольд скупо, но вежливо улыбается, чуть заметно совершая поклон перед хозяином дома. Тот бесцеремонно хватает за руки, будто старый добрый друг, с которым Сколь знаком много лет. Нет, всего лишь месяц, да и то заочно. Наблюдая за мужчиной и его жизнью в дома и за его пределами.
— Благодарю за ваше приглашение... Лондон — новый город для меня, приятно видеть здесь тех, кто не опасается новых знакомств в свете последних событий в стране, — взгляд непроизвольно возвращается к ней. Слишком послушной перед своим мужем, слишком молчаливой, будто Фалька нездорова, будто витает в своих мыслях, — Я слышал, что в Британии любят чай. Надеюсь, что вы не откажетесь от скромного презента. Травы, собранные на Алтае, помогают расслабиться после тяжелого дня, и обрести спокойствие... — стоит быть приличным гостем по всем традициям своей родной страны. А в традициях их родины невежливо приходит с пустыми руками. Мужчина воспримет это как приятный пустяк, сувенир из мест, где царят древние боги и драконы. Хозяйка же дома должна уловить посыл закравшейся в сборе полыни, дающий дивный аромат и легкую горечь напитку.
Князь послушно следует за хозяином дома в гостиную, слушая многочисленные вопросы стороннего наблюдателя за деятельностью полевых работ. Мужчине все интересно, он жаждет услышать все, о чем еще не знает во всех сферах, от светской жизни востока до политических перипетий магического мира на большой земле. Только вот из Аскольда так себе рассказчик. Он честно пытается удовлетворить интерес посла в то время, как взгляд так или иначе приковывается к Фальке, мелькающей где-то слишком далеко, быть может, охотно избегающей взгляда и внимания? Это дразнит, раскачивает желание сильнее, чем если бы она смело отвечала на вызов.

Высшее общество похоже одно на другое вне зависимости от страны. Танцы раздутых индюков друг перед другом, демонстрация власти, денег и знатности своего рода. И ничего по делу. Аскольд с детства не выносил подобного. Ему претила мысль пускать пыль в глаза, заговаривать зубы ради самого процесса. Он не видел смысла в том, что бы налаживать отношения с людьми, которые вряд ли могли быть ему полезны в той жизни, которую он для себя выбрал. Он был юн и наивен. Лишь сейчас, оказываясь в доме посла, Аскольд воочию понял то, насколько мудр был его отец, таскавший всех своих детей по приемам, обучая их поведению в высшем обществе и традициям, уходящим глубоко в историю рода Урусовых и царской России. Сейчас, как мог догадаться Сколь, по миру, особенно по Европе расстилалась мода на царскую Россию. А потому каждый уважающий себя знатный человек хотел хотя бы косвенно прикоснуться к истории. Это Аскольд понял, продавая прихваченные из Киева остатки магических реликвий, что были в доступе младшего из рода, считались давно утерянными и позабытыми. Покидая дом, подаренный отцом, Аскольд лишь раз решил проверить сейф, в котором к внезапному удивлению князя обнаружилась неплохая коллекция магических артефактов времен царской семьи и принадлежавшая им же или ближайшим сторонникам. Это позволило сейчас находиться в Лондоне без необходимости задумываться о деньгах. Продавец в Лютном переулке оказался весьма неплохим ценителем подобного, да и за ценой не постоял.
Но помимо истории своего рода Аскольд прихватил кое-что куда более важное сейчас для него. Кое-что, оставленное Фалькой в спешке ли или же намеренно. И то, что он собирался ей вернуть.
Разговор с послом строился по самым простым правилам знати, с рецептом которого Аскольд ознакомился еще в юности в исполнении непревзойденного оратора по части пустых разговоров — своего отца. Сейчас это было весьма кстати. Не отвлекаясь от рассказов, мужчина не отрывал взгляда от севшей напротив него жены. Столь знакомой ему и такой далекой, будто не комната была между ними, а бездна, навсегда разделяющая их.
— Леший тебя раздери, зачем ты согласился?
Она ругается за то, что он пришел. Это вызывает лишь улыбку. Поднимаясь с места, он следует за Фалькой, не обращая внимание на путь. Он смотрит на нее слишком пристально, слишком откровенно. В каждом ответном взгляде Сколь чувствует, как начинает тонуть в общих воспоминаниях, в игре музыки на приемах, в запахе печного дыма зимними вечерами, в солнечном зное черноморских курортов. Это заставляет усмехнуться, выныривая на поверхность, вспоминая о реальности.
Оранжерея впускает их, закрывая свои двери за парой. От внимания Аскольда не ускользает волнение жены, оставшейся с ним наедине. Он же спокоен, как никогда. Слишком знакомо ему ощущение, что сейчас между ними есть лишь их собственные споры, но больше ничего. Мужчина спокойно проходит вглубь, поднимая глаза на оружие. Видит первый подаренный им самим арбалет.
— Когда-то ты чуть было меня не убила из него. Не жалеешь? — опуская глаза, Урусов осматривает помещение, переводя взгляд на девушку. Алкоголь в ее руках, запах резкий, можжевеловый. Та жадность, с которой она пьет после вина. Все это не нравится, но князь молчит. С ней что-то происходит. Было бы странным не догадаться, что именно. Его появление. Эта игра, что выводит их чувства на новый уровень, но так ли она безопасна для Фальки.
— Мой план? — в его голосе на мгновение звучит удивление, — Мой план... Мои планы меняются с каждой нашей встречей. Сперва я хотел лишь знать, жива ли ты, как именно живешь. Теперь же... Этого мало.
Он поворачивает ее к себе, не обращая внимание на упавшую книгу. Держит за руку как в первую их встречу в театре. Сильно, с нажимом, давая убедиться, что все это наяву, и убеждаясь сам. Он смотрит в ее глаза, забирая стакан и отставляя дальше.
— Что так сильно сводит тебя с ума? Мое присутствие или то, что ты оказалась в цепях? — он касается нитей жемчуга на ее шее, те едва слышно стучат друг о друга, этот мягкий звук с тяжестью морских камней. Напоминает один из снов, что приходили к ним обоим. Один из тех кошмаров, что он насылал на нее, сводя с ума, давая предугадать его скорое возвращение в ее жизнь. Остается потянуть за жемчуг, так сильно, что бы перламутр впился в кожу, оставляя борозду на шее. Что бы навсегда избавить ее от оков, сделать свободной от всех. И жить с ощущением этой потери, чувствуя ее даже по ту сторону. Вдруг и она вернется?
— Это твое... — он достает от внутреннего кармана черный ювелирный кофр, кладет на стол, открывая крышку. На Фальку смотрит драгоценность, когда-то подарили ей на свадьбу его родители. Что бы передать по наследству, — Брошь Александры Федоровны, жены Николая... Она так тебе шла не смотря на слухи про проклятье. Все царские камни прокляты. И мы прокляты... — он смотрит на нее в упор. Проклятьем была их встреча, их любовь и ненасытная жажда обладать друг другом, принадлежать друг другу. Разве это желание здоровых разумом людей? Они всегда были безумны, так чего же удивляться? Его присутствие доведет ее до сумасшедшего дома, ее же отсутствие сведет его с ума. Как ни крути, один из них лишится разума, вопрос лишь в том, кто будет первым.
Он резко сажает ее на письменный стол. Шутка ли, Фалька всегда была хрупкой, миниатюрной будто подросток. Рядом с ней Аскольд смотрелся медведем, которого лишь она смогла победить и приручить. Желание рвется из груди, пробивая себе путь через солнечное сплетение. Он целует ее жарко, требовательно, тяжело дыша. В то время как ладони столь бесцеремонно проводя под бедрам девушки, скрываются под подолом юбки. И плевать в этот миг на то, кто может их увидеть и кому доложить. Он желает целовать свою законную жену столько, сколько придет на ум. И ни один британец, поляк или серб не заставят его передумать. Если будет необходимо, Сколь готов убить каждого из них.
— Ты считаешь, что ты безумна? Не больше чем я, Фалька... Тебе никуда от меня не деться, милая... Никогда.

Она не знает, как ей жить. Не знает, что ей делать и как быть со всем, что свалилось на нее за последние двое суток. Стоило бы пожалеть ее. Стоило бы хоть немного понять. Аскольд разучился жалеть людей. Разучился чувствовать жалость к кому бы то ни было. Даже к самому себе. Все это выгорело, умерло в нем, растворилось в осознании того, что его пытались убить, предали, забыли. И теперь вся его жизнь была посвящена тому, что бы вернуть себе то, что у него украли.
Он смотрит на нее непонимающим взглядом. Смотрит не на нее, а сквозь нее, словно с трудом пытаясь понять, что именно жена сейчас пытается ему сказать. Что хочет от него.
— Ты правда не понимаешь, что с этим делать? Фалька, посмотри мне в глаза! — от отрывается от поцелуев, обхватывая ее лицо ладонями, убирая волосы с лица и смотря в ее синие глаза, пытаясь в них увидеть правду. Он спешил в эту страну не для того, что бы увидеть то, что невозможно исправить. Он ехал за местью, но так ли важна эта месть сейчас?
Слова ее так или иначе крутятся вокруг одного и того же. Вокруг ого, что не кажется Аскольду таким важным, как может показаться. Нерешаемым или сверхсерьезным.
— Ты — моя жена! Ты не вдова! И я тебе развод не давал, нравится тебе это или нет. Если будет необходимо, я заявлю в суд с требованием признать твой второй брак недействительным. Даже если мне придется раскрыть себя не только в Лондоне, но и в ССМР, где пока еще не все знают, — Аскольд говорит твердо, смотря в глаза жене. С ней чертовски сложно спорить, особенно сейчас, когда она так близко. Физически. Когда ее тело сводит с ума, мешая сосредоточиться, мешая сдержать порыв, который сейчас сводил с ума чем ближе от него находилась Фалька. Слишком банально было бы назвать ее магнитом, гипнозом, чем-то до невозможности запретным, но именно этим она и являлась для Аскольда, как ни старайся придумать иные эпитеты. Все было до невозможности просто, как бы ни хотела она усложнить ситуацию. Чем больше Фалька говорила о том, что не знает, как ей быть, тем проще эта ситуация выглядела для Урусова.
— Мы не прокляли себя недоверием. Вы верили в то, что наша любовь будет жить и сквозь миры. И так и произошло, Фалька! — в какой-то миг Сколь отказывается верить в то, что это может быть лишь с одной, с его стороны. Он прибыл в Лондон с полным неверием в то, что жена может быть непричастна к произошедшему, но сейчас он отказывался верить в то, что чувства Фальки полностью остыли.
Она говорит страшные вещи, которые сознание Сколя отказывается воспринимать. Она говорит будто в бреду, словно не Фалька Балаж, его жена сейчас перед ним. Он смотрит на нее, желая поверить в то, что это лишь шутка, что сейчас на ее лицо появится веселая улыбка, но она не смеется, не улыбается, ее глаза наполнены болью и страхом.
— Не можешь нарушить данные обещания? Кому? Этому идиоту? Да ему хоть ссы в глаза, все Божья роса! Фалька, а мне данные обещания ты можешь нарушить? — он сжимает челюсть, что бы сдержать пробуждающуюся злость, комом встающую посреди горла, — Чем обернулась... Тем, что ты все еще моя жена! Нравится тебе это или нет! — он отходит от нее, сжимая руки в кулаки, что бы не дать себе возможность выдохнуть, успокоиться. Она спрашивает, зачем он пришел. Зачем приехал? Неужели все так сложно для понимания? Аскольд приближается к ней так близко, что едва касается ее лица своим. Чувствует тепло ее кожи, кажущуюся близость, болью оплетающую сердце и начинающую сдавливать будто удав жертву. С каждым стуком кольца все туже, вырывая едва ли не слезы ярости из глаз.
— Я уеду отсюда только с тобой. Я полюбил тебя однажды и это не изменится никогда. Смирись с этим, если не можешь этого понять. Может быть в твоем сердце не осталось того, что было когда-то ко мне, мне плевать! Но у нас есть то, что сильнее любых светских клятв и бумаг. И только Боги могут нас разлучить. — он говорит тихо, сквозь зубы, сдерживая ярость внутри. Глаза не отрываясь следят за ней, так близко, что воздуха не хватает. Она способна разбить сердце одним своим взглядом. Так было всегда, еще в юности. Все стало куда серьезнее. Куда опаснее.
Он резко отстраняется, кажется, что даже воздух стал холоднее. Дыхание слишком тяжелое, хочется на свежий воздух. Лондон слишком душный город. Он не спрашивая одним глотком опустошает стакан с настойкой, что отставила Фалька, идя к выходу.
— Идем! Твой муж поди заждался. Еще подумает что, как же ты допустишь это... — голос Аскольда сквозит льдом северного моря. Он умеет делать больно. Иногда ему приходилось делать больно... Иногда нужно срезать часть поврежденной кожи, что бы можно было провести лечение, что бы потом образовался рубец, ровный и прочный. Иногда необходимо причинить боль, что бы спасти жизнь. Только вот вопрос чью жизнь сейчас пытался спасти Урусов. Жены или свою собственную... Чья жизнь ему была дороже. Или же это лишь прикрытие желания мести, что со злостью вновь пробуждается из пучины бушующего в душе шторма. А мстить Аскольд научился очень изощренно, тренировался старательно с самого начала весны.

Она доводит его до исступления, до желания бить окна голыми руками, сжимая осколки в ладонях. Посильнее, что бы кожа резалась глубже, что бы отвлечься. Князь выходит, выбегает, лишь бы не видеть ее. Не ощущать того гипноза, под действие которого попадает разум, стоит ей лишь заговорить. Она хочет знать, нужна ли ему бесчувственная оболочка.
— Ты не можешь превратить меня в вещь! В тебе осталось что-то живое? Или драконы тебя превратили в себе подобного? — в памяти всплывают последние услышанные от нее слова. Они вызывают горькую усмешку. Конечно, не может. Никогда не мог. Потому что Фалька за всю свою жизнь была для Аскольда кем угодно, но только не бесчувственной вещью. Упрямство заставляет его цепляться за собственные принципы, не желая слышать то, что может не понравиться. Фалька задает самый главный вопрос. Вопрос, на который у Аскольда нет ответа даже для самого себя. Осталось ли в нем хоть что-то? Прежние чувства? Эмоции, а не воспоминания, которыми живет мужчина последние пять лет. У него нет настоящего, лишь вспышки воспоминаний, живущие в памяти. Лишь желание вернуть то, что было когда-то, пытаясь в одну реку зайти второй раз, нарушая все мыслимые правила и законы. Из одного лишь мальчишеского упрямства. Аскольд смеется над самим собой, над собственной глупостью и гордостью, что сейчас сыграли с ним злую шутку. Пытаться увидеть в женщине ее прошлое, значит не видеть в ней настоящего. Намеренно закрывать глаза на то, какой она является сейчас для того, что бы предположить, каким может быть ее будущее.
— Князь, вы здесь... Что же, Фалька бросила вас? — голос за спиной заставляет обернуться, слегка напрячься от сказанных слов, пока разум не дает подсказку, о чем речь. Быстро меняясь в лице от угрозы до спокойствия, Урусов что-то говорит про то, что заблудился, отойдя на мгновение. У него аллергия на растения в оранжереях, пришлось выйти подышать. Глупое объяснение, которое с готовностью проглатывает мужчина. Какого же идиота она выбрала? На мгновение Аскольду становится даже жаль хозяина дома. Будь он на месте этого несчастного, давно бы покончил с собой. Уж лучше смерть чем жизнь в самообмане.
Бессмысленные вопросы, еще более нелепые ответы на отстраненные темы. Не более чем светская пустота, которую все видят наполненной смыслом. А смысла нет. Сколь вновь и вновь возвращается воспоминаниями в оранжерею. Вновь ощущая горячие губы жены, гладкость ее кожи, жар запретного тела, такого близкого и желанного. И такого недоступного. С появлением хозяйки взгляды обоих мужчин вновь направлены на нее. Будто ничего не было. Ни в идеально собранных волосах, ни в макияже, ни в платье. В глазах. Пустота и беспристрастность, будто они всю жизнь были чужими людьми. Это невыносимо. Это заставляет еще сильнее сжимать челюсть, лишь бы скрыть вырывающиеся наружу эмоции, место которым нет и не будет в ближайшее время. Никто так не умеет лгать, как русская аристократия, для которой ложь и притворство веками были способом выживания. Это в генах, в крови, в самой магии. Этому даже ненужно учиться, это приходит само.
Ужин не вдохновляет, кухня Британии схожа с северными землями России. Баранина, картофель для овощи. Пирог с грибами, пудинг. Так или иначе, найдешь аналог всему, да и Аскольд никогда не был ярым поклонником национальной кухни.
— О, прошу, не волнуйтесь. Ужин великолепен. Ваши слуги трудились явно на славу... — мужчина рядом с упоением жует кусок мяса, улыбаясь довольно и пытаясь общаться лишь взглядом, — В свое время моя жена была любительница кухни разных народов, любила пробовать все новое, от нее мне, видимо, передалась эта черта...
Он смотрит на нее не отрываясь. Слишком пристально, слишком непристойно. Если бы ее муженек был чуть менее слеп, он давно бы уже заметил эти взгляды, что бросались через не столь обширный стол. Аскольд смотрит откровенно, не пытаясь скрыть своих намерений, дразнит хозяйку дома, вновь и вновь в памяти возвращаясь к событиям совсем недавним. К горячему шепоту в самые губы, к запаху кожи, пропитанной можжевельником и горечью полыни.
— Я прибыл в эти края, что бы познакомиться с новой для себя культурой. Я давно не был в Ленинграде, долгое время пришлось прожить в горах из-за работы. Так долго, что дома уже было решили, будто я погиб... — повернувшись с наглой улыбкой к мужчине, Аскольд встречает смех и комментарий, как такое вообще возможно. Возможно, сударь... В наше время все возможно, — Вернувшись домой, я обнаружил, что мой дом пуст, а моя жена покинула этот знакомый нам мир... — взгляд Аскольда вновь направлен на Фальку. Пусть понимают, как будет удобно. По всем словам, сказанным Балаж, она считает себя мертвой, так пусть и будет таковой, — И потому решил путешествовать, раз дома меня больше ничего не ждет. Быть может найду новый путь?
В его словах была бы горечь, если бы весь этот разговор не был попыткой задеть друг друга. Он не верил ни в то, что девушка, сидящая перед ним, была мертва в душе, ни в то, что в ней не осталось чувств. Как ты можешь быть с кем-то другим, если ты все еще в моем сердце?

Никогда за всю свою жизнь Аскольд не позволял ни единому человеку касаться в непочтительности его жены. Фалька Балаж была тем единственным святым для князя явлением, к которому прикасаться даже в словах было запрещено. В то время, как ревность жены его успокаивалась будто бушующее море после шторма, ревность самого Сколя становилась лишь сильнее. Он всегда замечал, как смотря на нее мужчины, как провожают ее взглядами голодных волков.
Но непочтительность в адрес Фальки Урусов еще никогда не встречал. А потому сейчас, слушая столь не кстати выступление стремительно пьянеющего хозяина дома, Аскольд не успел сдержать выражение собственного лица. Если бы Васс был трезв и не так туп, он мог бы распознать угрозу, что исходила сейчас от гостя. С каждым новым словом он будто сам рыл себе могилу. Но мужчина уже слишком пьян для этого. Он ничего не замечает, а потому и злости не достоин. Ярость схлынула постепенно, как уходящая волна, оставляя кожу гореть от наступившей прохлады. Сколь вновь переводит взгляд на Фальку, вновь смотрит слишком жарко, слишком прямолинейно, оставив все намеки позади. Он видит будто под ее платьем, помнит каждый изгиб тела, каждую линию, каждую веснушку, появляющуюся под ярким весенним солнцем.
От этих взглядов становится жарче, так что вино не помогает. Им ненужно спать, что бы видеть сны и как всегда один на двоих. Он видит, как ко всем богам летит посуда, как муж, будто оставшийся в другой вселенной призрак, не замечает вокруг себя ни их, ни что-либо другое. Сколь смотрит в глаза Фальке, читая в них все картины, что так жаждет сердце именно в эту минуту. Все поцелуи, сорванное платье, требовательные прикосновения, стремительно накаливающийся воздух вокруг них. Посол все стремительней пьянеет, смеется громче положенного в обществе, произносит тосты, будто сам с собой общается. Аскольд уже плохо отвечает на многочисленные вопросы, этот человек утомляет, его слишком много. Хочется на воздух, хочется куда-то, где его нет. Есть только Фалька, что будет на расстоянии не дальше вытянутой руки. До нее хочется дотронуться, ощутить тепло ее кожи вновь, вновь почувствовать биение ее сердца. И пусть кричит, пусть угрожает хоть самой смертью. Но Аскольд знал, что тогда, в оранжереи мисс Балаж надломились ее бастионы, он знал это, он чувствовал это по ней. Слишком много лет они были вместе, за этот срок сумеешь выучить человека, с которым живешь. Если захочешь... По крайней мере все его уловки, взгляды, интонации.
За этим столом сидело трое, ни не было компании. Каждый думал о своем, каждый нес свою цель. Все это напоминает душное марево летней ночи, пробирающееся в столовую сквозь любую магию.
Звон хрусталя приводит в чувство! Реакция, отработанная многими и многими годами срабатывает быстрее разума, князь поднимается из-за стола резко, чертовски стремительно. Его стул падает на каменный пол с громким грохотом. Глаза мужчины не отрываются от окровавленной ладони Фальки. Мелкие осколки хрусталя сияют в ее крови будто снежинки на севере, падающие в зимнюю ночь. Появление домовика ввергает Урусова в шок. Вместо помощи хозяйке, существо принимается убирать со стола разлившееся вино. В то время, как муженек пошатываясь плетется куда-то за помощью, не то за палочкой, которыми орудуют местные. Аскольд быстро пересекает расстояние между ними, обходя стол.
— Ты сумасшедшая! — шипит он, когда рука его жены оказывается в его ладони. Он не слушает ее, лишь привычное движение руки с кольцом, приводит в действие заживляющее заклинанием. Рубин в кольце на одно лишь мгновение вспыхивает алым светом. А на ладони Фальки остаются лишь осколки морозной крошкой оставшиеся на коже. Мужчина берет салфетку, наклоняя ладонь девушки и ссыпая из нее остатки хрусталя. Лишь после этого он поднимает взгляд в синие глаза Фальки. Удержаться чертовски сложно. Мужчина притягивает руку ее к себе, целуя зажившую ладонь. ПРостое заклинание, которое обязан знать каждый, кто имеет отношение к чему-то опасному. Всего-лишь мгновенное прикосновение отдается током по телу, яркой судорогой проходит жаром.
— Ты можешь не надеяться на это... — произносит он на ухо Балаж, пальцем поддевая висящий камень на броши. Надела... И муженек не заметил. Краем глаза Урусов замечает возвращение хозяина, вовремя отстраняясь от Фальки. Возвращаясь на свое место.
— Ох, все уже зажило? — в его руках волшебная палочка выглядит нелепо. Какой глупый предмет.
— Это просто порез. С ним легко справиться... Нас учат этому еще на первых курсах, — терпение Аскольда постепенно подходит к концу, это слышится в его интонации, в редких дерзких замечаниях. Этот глупец начинает раздражать.
Вечер кажется бесконечно долгим, но постепенно и он подходит к концу. У Аскольда нет желания рассиживаться в компании пригласившего его мужчины, попивая мерзкий английский скотч. Настой, что он принес, должен помочь Фальке спать спокойнее и крепче без настоек, так опасных в больших количествах. Это выше любых мыслей о мести. Да и сама месть кажется непростительно глупой затеей. Но и оставить в покое ее Аскольд не может. Не желает и не будет. Это решение он принял давно.
Распрощавшись с хозяином, Аскольд практически не смотрит на его жену. Лишь у самой двери, оборачивается ловя ее взгляд. Что ж, она хотела, что бы он ушел. Он выполнил просьбу пусть и с опозданием...

Ночной воздух Лондона встречает влажностью, прохладой и запахом тухлой воды. Одно движение рук, и Аскольд аппарирует с порога дома посла.
Лишь оказавшись в своем номере мужчина дает волю эмоциям. Хочется кричать от злости, хочется разбить все на своем пути, оставить сломанным весь этот мир от разрывающей его ярости.

Ночной Лондон в Лютном переулке напоминает ночную Хитровку в Москве или Сенную в Петербурге. Те же темные переулки, та же опасность, ощущаемая кожей. Те же темные маги, способные убить за один лишь неверный взгляд в их сторону. Аскольд хорошо знал эти места, хоть и не был их частью. Он хорошо знал с юности, где прячутся контрабандисты, жадные до золота за украденные части убитых драконов. Работа его не только в горах состояла. А внешний вид князя, далекий от эталона аристократии лишь был на руку Урусову, за своего принимали за смурной взгляд, за молчаливость, за физическую силу, что не гнушался применять сварожич. Постепенно эти места начали казаться Сколю безопаснее любых дворцов и вилл. В каждом городе есть свой темный уголок. И в каждом городе он одинаков, походит один на другой, смени город — разницы не увидишь. Так и здесь, прибыв в чуждый ему Лондон, Сколь поселился в казалось бы, самом прогнившем районе магического Лондона. Из открытых окон он слышит перебранки, крики и бой стекла, пьяные песни и разборки дерущихся пьянчуг. Сюда служители закона заглядывают редко, окраина магического мира,  где нет места свету и честности, но эти места куда более искренни чем лицемерие богатых районов, чем опасность вежливости и скрытность аристократии. Здесь никто не пытается изобразить из себя иную личность, здесь никому нет дела до другого, если в его карманах нечем поживиться. Здесь никто не задает вопросов.
Приступ ярости оставляет Урусова в полном бедламе гостиничного номера. Мебель перевернута, свечи для заговора у камина раскиданы по полу, будто ураган прошел по помещению. Мужчина сидит на полу, игнорируя полуразрушенную мебель. Пытается остановить бешено бьющееся сердце и шум в ушах. Он знает, что все потерял. В очередной раз ощущает, как собственная жизнь утекает сквозь пальцы. От английского табака болят легкие, слишком слабый, непривычно жидкий, словно для дамочек. Перед глазами клубы дыма, сворачивающиеся в кольца, танцующие под дуновением ветра из окна. Откинув голову назад, уперевшись затылком о стену, Урс слушает крики за окном. Сейчас пойдет дождь и разгонит всех бродяг, загулявшихся до поздней ночи. Он вернулся от знати всего час назад, какой контраст общества вокруг него, какая лживая реальность.
Стук не сразу доходит до слуха, вырывая мужчину из его мыслей. Лишь глаза подняв на закрытую дверь, будто желая увидеть сквозь нее, Аскольд ждет повторного стука. Кто-то услышал шум? Решил, что драка? Здесь на это никто не обращает внимание. Послание? Тот странный полу-человек принес из дома Васса? Письмо от Фальки, что требует исчезнуть из ее жизни? Усмешка невеселая на лице князя, выполнит эту просьбу. Конечно выполнит. Он хотел ее увидеть, увидел. Она потеряна для него, потеряна навсегда...
Дверь открывается, но на пороге не эльф стоит. Поднимая взгляд, Аскольд видит Фальку. Будто из прошлой жизни вернувшуюся как мираж. Без ярких красок, бледную, столь же юную как когда-то. Не дать, не взять, выпускница двадцати лет. Он молча отходит от двери, пропуская ее. Окурок в камин летит. Галлюцинация ли, иль живая Фалька? Проходит в номер. Нет времени приводить в порядок погром, нет желания и смысла. Пусть думает, что хочет, Сколю надоело лгать, в этом городе он только и делает, что лжет. От этого чувство гадливости не покидает, пропитывает тело будто вонь разложения. Он ненавидит этот город. С хлопком закрывает дверь, убирая волосы с лица простым жестом.
— Зачем ты пришла? — голос кажется хриплым из пересохшего горла. Бутылка виски на столе полупустая уже, но ни в одном глазу, даже облегчения не приносит, сколько ни пей. Алкоголь никогда не действовал на князя. Даже обидно. В юности думал, что от вечного холода севера, от закалки. Потом привык, сейчас это злит... Переводит взгляд на жену, уже не его. Теперь его очередь просить уйти, зачем сильнее бить по незажившим ранам? Зачем смотреть на то, что больше не твое? Все! Он умер, смерть уже разлучила их, а что теперь? Словно хозяин, что из жалости рубит хвост своей собаки по частям, роняя слезы. Что-то оборвалось в нем, что-то сменилось. Нет желания ни мстить, ни убивать кого-то. Лишь только бесконечная усталость от той волны, что покидала тело. Той ярости, что питала его все эти годы, злости на Фальку, забывшую его. Не забыла. Страдала... Но не забыла. Не это ли его главная месть, свершившаяся без его участия? Сколько можно еще продолжать?
— Тебе нужно уйти... — спокойно произносит он, проходя мимо нее, наливая себе еще стакан, опрокидывая залпом. А в Лондоне начинает дождь, холодными каплями падая со стуком на подоконник. Стоило бы окно закрыть, да и без того душно. И так почти всю одежду скинул, как пришел, ткань неприятно липнет к коже. Поворачивается, видит, что нет на ней больше дорогой мантии, лишь белье, почти не скрывающее столь знакомое тело. И все сложнее сопротивляться. Ее черед мстить и делать больно?

Кошмары, приходящие по ночам, насылаемые из мести — лишь внутренний крик «Услышь меня». Он так долго бился в ее сознание сквозь пространство и ее мысли, что теперь оставил эту дверь приоткрытой за собой. Теперь она способна его видеть, читать его мысли. Иначе и объяснить нечем ее слова, в которые хочется верить. Он легко поддается ее рукам, она кажется хрупкой как подросток, будто и не прошло почти двадцати лет. Опускается на стул, не сводя с нее взгляда. Еще один сон? Могли бы оба так подумать, случайный. За последние месяцы связь практически восстановилась. Да только Сколь слишком явно ощущает и тяжесть легкого тела жены на своих коленях, и гладкость кожи под шелком белья, безжалостно сминаемого под его пальцами. Он знает, помнит каждый сантиметр ее тела, ни капли не изменившегося за эти пять лет. Что-то внутри хочет разорваться на части, щемящая нежность, которую пробуждает она одним лишь своим видом. От прикосновений на коже будто ожоги остаются, приглядись и увидишь, как они дымятся, прохладные будто живительная вода. Он прижимает ее к себе, проводит ладонями по спине, не отрывая взгляда от ее глаз. Разум твердит, что легче не станет, что лишь больнее друг другу сделают. Но разве они когда-нибудь слушали голос разума?
Он всегда был подлецом, вот и получает теперь по заслугам. Соблазнив подростка, вынудив ее бежать из дома, а потом покинув. Разве поступают так честные люди, как он о себе думал? Вряд ли. Она имеет право на месть.
— Не хочу... — подтверждает он тихо, прикрывая глаза от мягкие, едва ощутимых будто падение яблочных лепестков по весне поцелуев. Он не хочет отпускать ее ни сейчас, ни когда бы то ни было. Он слишком сильно любил ее, и любит до сих пор, не смотря ни на что. Он чувствует это, не вспоминает. Пусть и не так хорошо еще. Ведуньи в горах уверяли, что все вернется. И чувства вернутся, способность чувствовать, вновь любить и желать всей душой. Говорили, что все восстановится, сердце вспомнит, душа отогреется. Вот и настало, видимо, время. Он прижимает ее будто лучшее лекарство к себе, проводит пальцами по черным как смоль волосам. Былой косы уже нет, но это не делает ее хуже. Красоту не скрыть и не отрезать.
Дыхание предательски сбивается в желании, давно томимом в груди. Сердце пропускает удар, когда тонкие пальцы по кольцу проводят, что висит на шее. Его обручальное кольцо, как последняя физическая нить, что связывала их все эти годы. Все, что у него осталось от жены. Желание волной накатывает, требует выхода, разогревает кровь. Сколь жадно следит за ней, как мягко эта женщина соскальзывает с колен, как гладкая кожа трется о грубую ткань. Хочется остановить, но сил нет. Тело не слушается, остается лишь смотреть на нее во все глаза, проводя по лицу кончиками пальцев, чувствуя ее тепло, обжигающее в общем влажном мареве. Все, что есть у них — это шум за окном от усилившегося летнего дождя, приносящего запах Лондона. И на одно лишь мгновение чувство, будто и не было этих лет, будто никуда не уезжали они из Киева. Горячее, оглушающее возбуждение накрывает душной лавиной, не давая вздохнуть, заставляя глотать воздух ртом. Приковывает его взгляд на ней, вспоминая давно забытые ощущения столь жадной физической близости, что были когда-то частыми, не скрываемыми, столь откровенными, пробирающими до самых костей. Сводящая с ума жажда любимого тела, будто глоток воды в жаркой пустыни. Он не сдерживает хриплый стон, рвущийся из горла, откидывает голову назад, это становится невыносимо, будто все тело пламенем окатывает. Непроизвольно пальцы на черном шелке волос сжимаются, пропуская пряди как густой дым самой тьмы. Этому просто невозможно сопротивляться. Когда-то не женщину он полюбил, а демона, что так легко способна на душе танцевать будто от самых темных заклятий. Тянет ее к себе, по-хозяйски срывая белье с любимого тела. Целуя столь жадно, будто дикий зверь набрасываясь. Ждать невозможно, нет сил ни оттягивать, ни прерывать. Она легкая, достаточно лишь подтолкнуть за бедра, сжимая кожу почти до синяков, что бы ощущения подтолкнули столь жаркие воспоминания новыми чувствами. Она горячая как огонь дракона, уничтожающая и дающая переродиться. Тело под его губами ни на день не изменилось. Все так же реагирует на каждый поцелуй. Все так же горячий сосок твердеет от легкого укуса, так же короткий вздох вырывает. Хочется забыть обо всем, утонуть в ней, двигаясь все быстрее, прижимая к себе, входя до самого конца, выталкивая стоны с каждым разом все громче. Пусть слышат из открытого окна, пусть весь Лондон оглохнет. Все тело начинает дрожать от поглощающего их желания, будто не по тридцать лет им, будто подростки снова.
Жадно ловит ее губы, терзая в жестоких поцелуях, подталкивая, придерживая руками за бедра, за поясницу. Вдыхая всей грудью запах хлопка от ее кожи, едва ощутимый, сладковатый, чистый. И тело требует все большего, все быстрее, не в силах сдержаться долго после столь долгой разлуки. Не было у нее никого, он чувствует, знает. И это сильнее любых уверений в верности. Сильнее любых признаний.

Произносятся заклинания
В день наступления солнцестояния
Огонь, вода, и свободный ветер
Расставят сети
И примут послания...

Раскинувшееся на их широте бескрайнее поле будто океан. Разогретая под палящим солнцем трава ноги обжигает. Воздух горячий, ни ветерка, плотный, густой знойным полднем. Лишь громко слышатся сверчки в высоких травах, наполняющих воздух душным запахом. Сколь не выносит жару. Пропитывающую тело насквозь, поджигающую и растапливающую. Будто под магическим гипнозом все кажется в мареве нереальным. И она кажется ненастоящей. Спешит за ней, пробираясь через высокую траву, догнать пытается, схватить за руку этот мираж, убедиться, что она не снится. Что все это на самом деле. В ее венке таволга и полынь, листья дуба и омела, волчья ягода и крапивные листья. Руки ее будто прохладные змеи, ускользают от прикосновения, едва попробуешь дотронуться. ее смех разносится по полю звонким эхом. Сколько видит глаз вокруг — ни души. Лишь они вдвоем.
Сколю не догнать резвую лань таким путем. Прибегает к хитрости. Прижимается к земле, слушает. Слышит, как смех затихает, как Фалька начинает звать. Сперва неуверенно, затем в голосе слышится едва различимый страх. Потеряла? Или сама потерялась? Лежит, улыбается. Ждет шагов в сухой траве, колючей. Ноги уже все в царапинах. Слышит, идет обратно, ищет глазами, траву в руках обрывает. Зовет все громче. Будто ребенок потерявшийся. В душе жалость на мгновение просыпается, сдерживает порыв показаться. Ждет. Двигается медленно, низко прижимаясь к земле. Идет по непротоптанным еще дорожкам. Пока сквозь пожелтевшие под солнцем травы не выглядывает белая сорочка, вышитая алым пламенем. Руи режет об острую траву, его ищет. В голосе тревога слышится. Сколь выжидает, тело будто пружиной сжимается перед броском. Обхватывает стройные ноги, на землю валит. Звонкий крик оглушает, раздается по полю.
— Попалась! — смеется, прижимая к себе, целует так, что сорочка открывает плечи. Благосклонно к груди ворот тянется, открывая больше кожи для поцелуев. Урс лишь сильнее прижимает смеющуюся девушку, пытающуюся отбиться, толи от рук, то ли от поцелуев. Странная драка мнет все больше травы вокруг. Со стороны их не видно, закрыты от всего мира.
— Знаешь, чего я хочу больше всего сейчас? — она лежит на нем, голову ему на грудь положила, а глаза цвета яркого неба над ними, — хочу, что бы это не заканчивалось. Что бы всю жизнь мы могли пролежать здесь. И никто во всем мире не знал, где мы. Что бы ниодна душа никогда не узнала нас и не увидела, — он берет ее руку, целует. Уже этой ночью на руке Фальки будет кольцо, а на их коже навсегда зацветут яркие руны, что они решили подарить друг другу. Будут люди, будут боги вокруг них. Но пока солнце в зените, время на мгновение останавливается. И у них есть это мгновение, когда они — одни на целом свете и вокруг нет никого.
— Я люблю тебя. Знай одно, где бы ты ни была, я всегда найду тебя! И всегда буду с тобой!

Волна первого удовольствия накрывает их с раскатистым громом за окном. Заставляя лишь сильнее прижимать к себе любимое тело, вдыхать ее, чувствовать совсем близком. Желать еще больше и больше с каждой секундой этого сумасшедшего танца.
Едва отдышавшись, он по-прежнему держит ее руками, поднимаясь и не отнимая от нее губ, идет к кровати. Первое нетерпение, первый выдох после столь долгих вдохов. Первый глоток после долгой засухи. Она горячая, но пальцы все еще ледяные, заставляют целовать их, согревая дыханием. Сколь кладет жену на кровать, осторожно, бережно, целуя тонкие ноги, обводя губами острые косточки щиколоток, поднимаясь к коленям. Мягко поглаживает ладонями бедра, сводящие с ума. Как же сложно было видеть ее так близко, едва лишь руку протяни, но без возможности дотронуться. Разгоряченное долгими сумасшедшими снами сознание лишь сильнее поджигает запал, пробуждает голод, который не утолить так просто за один раз.
- Это ты... Прежняя... Какой я тебя помню. Я едва узнал тебя, когда увидел в этом городе... — губы проводят по сгибу бедра, дыханием обжигая чувствительную кожу, чуть придерживая за бедра. Чувствуя, как реагирует ее тело на каждое движение, на каждую ласку, что когда-то впервые опробовали еще в школе подростками. Ему нравится, как она краснеет, как сбивается ее дыхание, как грудь движется под неровно вырывающимся воздухом, превращаясь в тихие стоны. Как шире она раздвигает ноги, откидываясь на спину, прежде чем застонать громче. Все это лишь сильнее пробуждает новое желание, пришедшее на смену терпению, тоске, долгим воспоминаниям. Томное, вязкое, тягучее возбуждение, требующее правильного обращения, требующее терпения, что бы наградить потом более яркими чувствами, более громкими криками. Он чувствует, как она плавится, как согревается кожа. Сколь всегда любил ее нетерпеливый нрав, эту женщину можно лишь связав заставить лежать смирно. И тем сильнее она разжигала в нем страсть, заставляла возбуждение вновь одурманивать разум, желать ее вновь и вновь, пока что-то животное внутри не сорвется с цепи терпения. Пока поцелуи не пойдут выше по животу, поднимаясь к груди, очерчивая острые ключицы. А вместе с этим внутри будто из сумрака ледяной пустоты с воспоминаниями приходит жар давно, казалось бы, умерших чувств. Но не умерли они, лишь спали. «Все вернется» — говорили лекари и ведуньи. А он и не верил в этом. Но с каждой секундой все больше старых чувств пробуждается в нем, все больше воспоминаний вновь и вновь вливаются в память. Только рядом с ней он постепенно оживает внутри.