Казалось, что этот день никогда не настанет. Они так ждали его, так гнались за эти чувством, что приходит от осознания, что десять лет учебы позади. Что они стоят на пороге новой для них жизни, совершенно неизведанной, пугающей, но такой манящей. Вещи уже собраны. Вчера был последний из день в Колдотворце. И вот они стоят уже возле отходящих поездов. Один за другим они спешат развести учеников и выпускников по разных уголкам огромной страны. Обычно в груди теплится приятное чувство предстоящих каникул, пусть и в дали от друзей. Но они снова встретятся, вновь вернутся в эти стены по осени. Но не сейчас. Больше нет этого чувства, его сменяет слишком непривычное ощущение опустошенности и неизвестности. Пугающее, волнующее. Сколь стоит на перроне. Им дали провести дома месяц прежде чем отправиться с первым заданием в Карпаты. Он отправляется в Киев к родителям, что приехали на лето в свой дом в центре города у берегов Днепра. Балажи еду к своей семье. И если с Вестером они встретятся уже через месяц, впереди у них страшный год стажировки в новой роли. Все, к чему они так стремились и чего так долго ждали. То от взгляда на Фальку сердце сжимается до того, что кровь сочится. У нее глаза заплаканные, не увидятся они ни через месяц, ни через три. ей должно продолжить учебу, а им скитаться по горам в поисках своей участи, выбранной ими еще пару лет назад. Сколь смотрит на нее в окружении спешащих учеников, будто все вокруг не относится к ним. Прижимает к себе со всей силой, вдыхает запах ее волос. От слез нос покраснел, подергивает его, морщит от прикосновения пальца Урусова.
— Я люблю тебя, ты же знаешь? — шепчет ей так, что бы услышала только она в этой толпе. Целый год в дали друг от друга, так долго они еще не расставались. И от этого еще больнее. Целует ее не скрываясь больше. Все изменилось после масленицы, стало легче, будто последняя стена была проломлена, пусть и в болью. Целует слезы вновь появившиеся на темных густых ресницах. Она украдкой смахивает их, что-то твердит про письма. Сколь не в силах ее отпустить, разжать руки. И свисток его поезда не заставит. Только чувствует, как она руками в его грудь упирается, размыкая объятия. нет в нем сил ее оставить, сделать шаг от нее. В горле ком, что говорить не может. Голос предательски срывается. Как может весь мир заключаться в одном человеке? К дракклу всех этих драконов! Он должен был завалить экзамены, взорвать спальное крыло, сделать, что угодно, лишь бы его еще на один год оставили. Тогда бы он был куда более счастливым.
— Я вернусь к тебе! — тихо произносит он. Что-то внутри подмывает сказать то, что последние месяцы так тянет. Что-то, что стоило бы сказать, что хоть как-то, возможно облегчило бы их ожидание. Но слова не идут, не может.
Уезжает, видя ее на перроне, отрешенную, будто не ее поезд следующий. Словно не ее вещи рядом в сундуках, и не Вест рядом. Не смог сказать. Физически не получилось, так и не собрался, не осмелился. Нужно было сказать уже тога. Спросить. Может и отказала бы, тогда и ожидать было бы ненужно. Не было бы так горько от разлуки. Тогда был бы счастлив следующему году, что бы позабыть ее, хоть и понимал, что не получится.
Срывается с места, поезд уже первые обороты колес делает, набирает скорость. Выбегает в тамбур, выглядывает из открытых дверей, смотрит на нее. Или сейчас или никогда!
— Выходи за меня! — не слышит. Уходит от поезда, потеряв его в окнах. Теряется в толпе в своем летнем платье словно мираж. Будто и не было ее на том месте. Увидит ли он ее еще раз? Будет ли ждать, или все потухнет в вечных письмах без ответа? Вновь полагается на одну лишь судьбу без обратного билета.
Они дышат во все легкие, но воздуха не хватает. Тот не желает проникать внутрь, стал точно вода, волнами оставаясь на теле. Он видел ее во сне, в каждом из своих долгих пугающих снов. И в какой-то миг становится страшно, быть может и это все лишь новый сон, придуманный подсознанием, что так рвется к ней. Чувство реальности вновь теряется, стоит услышать ее голос, шепчущий в поцелуи. Она просит редко, чаще ультиматумы ставила, фактами оперировала. Теперь просит то, чего они вновь жаждут оба. Будто и не было ничего до этого, словно она только-только переступила порог. Возбуждение рвет все преграды, вновь пламенем нетерпения наполняя тело. Он действует грубо, едва не срываясь, все тяжелее держать себя в руках. Помнит, как она хрупка, как легко на светлой коже остаются синяки, раньше вгоняющие его почти в отчаяние от чувства вины перед ней. И лишь уверяла князя, что было небольно, да помогало с трудом. Она тонкая, нежная, горячая. Сводит с ума своим стоном, когда он вновь входит, так долго этого ждал. Что бы не считать времени, не думать ни о чем, не прятаться и не скрываться друг от друга. От обжигающего воздуха сохнут губы даже в поцелуях, стон выходит хриплым, почти ревом звериным, когда движения становятся сильнее. Когда она так податливо движется в одном с ним ритме. Когда прижимается всем телом. Гладкая кожа под собой чешую дракона скрывает, пламенем дышит, взглядом уничтожает сильнее любых диких змей с тугими кольцами хвостов да кожаными крыльями. Будто сейчас взлетит в его руках, расправит руки-крылья, прорежет его насквозь сквозь мышцы к самому сердцу. Как одном из мороков его сна. Глаза горят яркими сапфирами. Лишь скрип кровати, едва держащейся на петлях, доказывает, что все это не сон и не призрак под ним. Что живая, настоящая, родная. По ком тосковал и кого все это время желал. Прижимается всем телом к ней, будто одной из их пантеона Богинь. К великой Ладе, в чьих руках все боги. Под чьим взглядом все люди. Целует ее руки, которыми она обнимает, не в силах оторваться, лишь ускоряя темп, входя в нее резко, грубо, жарко. Сладко от ее стона, почти крика, от того, как реагирует женское тело, как сжимается, подводя к самому краю обрыва. Сводя с ума от жара и красоты, от того огня, за которым он бежал всю свою жизнь, с наковальни Сварога. Целует ее шею, прикусывая кожу, чувствуя, как тело едва касается небесного, недосягаемого. Почти смерти в руках самой жизни.
На коже соленая влага выступает, теряясь под губами, одурманивая сладким запахом летних полевых цветов, горечью полыни, холодом лаванды в волосах. Не было ни пяти лет смерти между ними, не было восьми лет брака, связанного на крови. Лишь летний полуденный жар в полях близ глубокой реки. Когда стонов не услышит ниодна живая душа, потонувших в высокой траве за громких сверчках. Когда солнце кожу обжигает, оставляя яркой бронзой на теле. Никогда в своей жизни он не любил никого так сильно, и это чувство вновь разгорается с былой силой, с первозданной страстью, с опасным непримиримым желанием.
И лишь по рассвету в окне станут видны все последствия этой ночи, когда они еще не засыпали, едва оторвавшись друг от друга без сил. Когда первая страсть после долгой разлуки накроем сладким маревом слепящей нежности, тягучего чувства любви всей душой. Когда не будет прекраснее на свете женщины чем она, обнаженная так и лежащая на одном лишь выцветшем покрывале в старом углу, в котором ни один из них по собственной воле бы не оказался в той, прошлой жизни.
